Книгу можно купить в : Biblion.Ru 51р.
Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
 Текст с Полного собрания сочинений Пушкина на CDROM Олега Колесникова
 http://www.magister.msk.ru/library/pushkin/pushkin.htm
---------------------------------------------------------------






     Несколько  лет  тому  назад  в  одном  из своих  поместий жил старинный
русской барин, Кирила Петрович Троекуров. Его богатство, знатный род и связи
давали ему большой вес в губерниях, где  находилось его имение.  Соседи рады
были угождать малейшим его прихотям; губернские чиновники трепетали  при его
имени;  Кирила  Петрович принимал знаки  подобострастия как надлежащую дань;
дом его  всегда был полон  гостями, готовыми тешить  его барскую праздность,
разделяя  шумные,  а  иногда  и  буйные  его  увеселения.  Никто  не  дерзал
отказываться от его приглашения, или в известные  дни не являться  с должным
почтением в село  Покровское. В домашнем  быту Кирила Петрович выказывал все
пороки человека необразованного. Избалованный всем, что только окружало его,
он привык давать полную волю всем порывам пылкого своего нрава и всем затеям
довольно ограниченного  ума.  Не смотря на  необыкновенную  силу  физических
способностей, он раза два в неделю страдал от обжорства и каждый вечер бывал
навеселе.  В  одном  из флигелей  его  дома  жили  16  горничных,  занимаясь
рукоделиями,  свойственными  их   полу.  Окны  во  флигеле  были  загорожены
деревянною решеткою;  двери  запирались замками, от  коих  ключи хранились у
Кирила  Петровича.  Молодые затворницы,  в положеные часы,  сходили в  сад и
прогуливались  под  надзором двух  старух.  От  времени  до  времени  Кирила
Петрович выдавал некоторых из них за  муж и новые поступали  на  их место. С
крестьянами и дворовыми обходился он строго и  своенравно; не  смотря на то,
они были ему преданы: они тщеславились богатством  и славою своего господина
и в свою очередь позволяли себе многое в отношении к их соседам,  надеясь на
его сильное покровительство.
     Всегдашние занятия Троекурова состояли  в разъездах  около  пространных
его  владений,  в продолжительных  пирах, и  в проказах,  ежедневно при  том
изобретаемых и  жертвою  коих бывал обыкновенно какой-нибудь новый знакомец;
хотя и старинные приятели не всегда их избегали за исключением одного Андрея
Гавриловича Дубровского. Сей Дубровский, отставной поручик  гвардии, был ему
ближайшим  соседом  и  владел семидесятью  душами.  Троекуров,  надменный  в
сношениях с  людьми самого высшего  звания, уважал Дубровского, не смотря на
его смиренное  состояние. Некогда были они товарищами  по службе и Троекуров
знал по опыту нетерпеливость  и решительность его характера.  Обстоятельства
разлучил  и их надолго. Дубровский  с расстроенным  состоянием принужден был
выдти  в отставку  и поселиться в остальной своей деревне.  Кирила Петрович,
узнав о том, предлагал  ему свое  покровительство, но Дубровский  благодарил
его и остался беден и независим. Спустя  несколько  лет Троекуров, отставной
генерал-аншеф,  приехал в свое поместие,  они свидились  и обрадовались друг
другу. С тех пор они каждый день бывали вместе, и Кирила Петрович, отроду не
удостоивавший никого  своим посещением, заезжал  запросто в  домишка  своего
старого   товарища.   Будучи  ровесниками,  рожденные  в   одном   сословии,
воспитанные  одинаково,  они  сходствовали  отчасти   и  в  характерах  и  в
наклонностях.  В  некоторых  отношениях  и судьба  их  была  одинакова:  оба
женились по любви, оба скоро овдовели, у обоих оставалось по ребенку.  - Сын
Дубровского  воспитывался в Петербурге, дочь Кирила Петровича росла в глазах
родителя, и  Троекуров часто говаривал  Дубровскому: "Слушай,  брат,  Андрей
Гаврилович: коли в твоем Володьке будет путь,  так отдам за него Машу; даром
что  он  гол  как  сокол".  Андрей  Гаврилович  качал   головой   и  отвечал
обыкновенно:  "Нет, Кирила Петрович: мой  Володька не жених Марии Кириловне.
Бедному дворянину, каков он,  лучше жениться на бедной  дворяночке,  да быть
главою в доме, чем сделаться приказчиком избалованной бабенки".
     Все завидовали  согласию,  царствующему  между надменным  Троекуровым и
бедным его соседом и удивлялись смелости сего последнего, когда он за столом
у  Кирила  Петровича  прямо высказывал  свое  мнение,  не  заботясь  о  том,
противуречило ли оно мнениям хозяина. Некоторые пытались было  ему подражать
и  выдти из пределов должного повиновения, но Кирила Петрович так их пугнул,
что навсегда отбил  у них  охоту к  таковым покушениям,  и  Дубровский  один
остался вне общего закона. Нечаянный случай все расстроил и переменил.
     Раз в начале осени, Кирила Петрович собирался в отъезжее поле. Накануне
был  отдан  приказ псарям  и  стремянным  быть готовыми  к пяти  часам утра.
Палатка и кухня отправлены были вперед на  место, где Кирила Петрович должен
был обедать. Хозяин и гости пошли на псарный двор, где более пяти сот гончих
и борзых жили в довольстве и тепле,  прославляя щедрость Кирила Петровича на
своем  собачьем языке. Тут  же находился  и лазарет для  больных собак,  под
присмотром штаб-лекаря Тимошки, и  отделение, где благородные суки ощенялись
и кормили своих щенят. Кирила Петрович гордился сим прекрасным заведением, и
никогда не  упускал  случая похвастаться  оным перед своими гостями, из коих
каждый осмотривал его  по крайней мере уже в двадцатый раз. Он расхаживал по
псарне,  окруженный своими гостями  и  сопровождаемый  Тимошкой  и  главными
псарями; останавливался пред некоторыми канурами, то расспрашивая о здоровии
больных,  то делая замечания более  или  менее  строгие  и справедливые - то
подзывая к себе знакомых собак и ласково с ними разговаривая. Гости почитали
обязанностию восхищаться псарнею Кирила Петровича. Один Дубровский молчал  и
хмурился. Он был горячий охотник. Его состояние позволяло ему держать только
двух гончих и одну свору борз ых; он не мог  удержаться от некоторой зависти
при виде  сего великолепного заведения. "Что же ты хмуришься, брат", спросил
его Кирила  Петрович,  "или псарня  моя тебе не нравится?" "Нет", отвечал он
сурово, "псарня чудная, вряд людям вашим житье такое  ж, как вашим собакам".
Один из  псарей обиделся.  "Мы на  свое житье", сказал он, "благодаря бога и
барина, не жалуемся - а что правда - то правда, иному и дворянину не худо бы
променять усадьбу на любую здешнюю канурку. - Ему было б и сытнее и теплее".
Кирила  Петрович громко  засмеялся  при  дерзком замечании своего холопа,  а
гости  во след за ним захохотали, хотя и  чувствовали, что шутка псаря могла
отнестися и к ним. Дубровский побледнел, и не сказал  ни  слова. В сие время
поднесли в лукошке  Кирилу Петровичу  новорожденных  щенят - он занялся ими,
выбрал себе двух, прочих велел утопить. Между тем Андрей Гаврилович скрылся,
и никто того не заметил.
     Возвратясь с гостями со псарного двора, Кирила  Петрович сел  ужинать и
тогда только не  видя Дубровского хватился о нем. Люди  отвечали, что Андрей
Гаврилович  уехал домой.  Троекуров  велел  тотчас  его  догнать  и воротить
непременно. От  роду  не выезжал он на  охоту без  Дубровского,  опытного  и
тонкого ценителя псовых  достоинств и  безошибочного  решителя  всевозможных
охотничьих  споров.  Слуга, поскакавший за ним, воротился, как еще сидели за
столом,  и  доложил своему  господину,  что  дескать  Андрей  Гаврилович  не
послушался  и  не хотел воротиться.  Кирила  Петрович, по обыкновению своему
разгоряченный наливками,  осердился и вторично послал того  же слугу сказать
Андрею Гавриловичу, что если он тотчас же не  приедет ночевать в Покровское,
то  он, Троекуров, с  ним  навеки рассорится. Слуга  снова поскакал,  Кирила
Петрович, встал изо стола, отпустил гостей и отправился спать.
     На другой  день первый  вопрос  его был:  здесь ли  Андрей  Гаврилович?
Вместо  ответа ему подали  письмо, сложенное  треугольником; Кирила Петрович
приказал своему писарю читать его вслух - и услышал следующее:

     Государь мой примилостивый,

     Я  до тех пор не  намерен ехать  в Покровское, пока  не  вышлете Вы мне
псаря Парамошку  с повинною; а будет моя воля наказать его или помиловать, а
я терпеть шутки  от  Ваших холопьев не намерен, да и от Вас их  не стерплю -
потому что  я  не  шут,  а старинный дворянин.  - За сим остаюсь покорным ко
услугам
     Андрей Дубровский.

     По нынешним понятиям об этикете письмо сие было  бы весьма неприличным,
но  оно рассердило  Кирила Петровича  не странным слогом и расположением, но
только своею сущностью: "Как", загремел Троекуров, вскочив с постели  босой,
"высылать к  ему моих людей с повинной,  он волен их миловать, наказывать! -
да что он в самом деле задумал;  да знает ли он  с кем связывается? Вот я  ж
его... Наплачется он у меня, узнает, каково идти на Троекурова!"
     Кирила  Петрович  оделся,  и  выехал  на охоту,  с  обыкновенной  своею
пышностию, - но охота не удалась. Во весь день видели одного только зайца, и
того протравили.  Обед в  поле  под палаткою также не удался, или по крайней
мере был  не  по вкусу  Кирила Петровича,  который  прибил повара, разбранил
гостей и  на  возвратном  пути со  всею своей  охотою нарочно поехал  полями
Дубровского.
     Прошло  несколько  дней, и вражда  между  двумя соседами  не унималась.
Андрей Гаврилович не  возвращался в Покровское  -  Кирила  Петрович без него
скучал, и  досада его  громко  изливалась в самых оскорбительных выражениях,
которые   благодаря  усердию  тамошних  дворян,   доходили   до  Дубровского
исправленные и  дополненные.  Новое  обстоятельство  уничтожило и  последнюю
надежду на примирение.
     Дубровский   объезжал  однажды  малое  свое   владение;  приближаясь  к
березовой роще, услышал он удары топора,  и через минуту треск повалившегося
дерева. Он поспешил в рощу и наехал на Покровских мужиков, спокойно ворующих
у  него  лес.  Увидя  его, они  бросились было бежать. Дубровский  со  своим
кучером поймал из  них  двоих и  привел их  связанных к  себе  на  двор. Три
неприятельские лошади  достались тут же в добычу победителю. Дубровский  был
отменно сердит, прежде сего  никогда люди Троекурова, известные  разбойники,
не осмеливались шалить в пределах его владений, зная приятельскую связь  его
с их господином.  Дубровский видел, что теперь  пользовались они происшедшим
разрывом  -  и решился, вопреки всем понятиям о  праве войны, проучить своих
пленников  прутьями, коими запаслись  они  в его же роще, а лошадей отдать в
работу, приписав к барскому скоту.
     Слух о сем происшествии в тот  же день дошел до  Кирила  Петровича.  Он
вышел из себя  и в первую минуту гнева хотел было со всеми своими  дворовыми
учинить  нападение  на  Кистеневку  (так  называлась  деревня  его  соседа),
разорить ее до-тла, и осадить самого помещика в его усадьбе. Таковые подвиги
были ему не в диковину. Но мысли его вскоре приняли другое направление.
     Расхаживая тяжелыми шагами взад и вперед по зале, он  взглянул нечаянно
в окно и увидел  у ворот остановившуюся тройку - маленький человек в кожаном
картузе и фризовой шинеле вышел из  телеги и  пошел во флигель к приказчику;
Троекуров  узнал заседателя  Шабашкина,  и велел его  позвать.  Через минуту
Шабашкин уже стоял перед Кирилом Петровичем, отвешивая поклон за поклоном, и
с благоговением ожидая его приказаний.
     -  Здорово,  как бишь  тебя  зовут, -  сказал ему  Троекуров,  -  зачем
пожаловал?
     - Я ехал в город, ваше превосходительство, - отвечал Шабашкин - и зашел
к   Ивану  Демьянову  узнать,  не  будет  ли  какого  приказания  от  вашего
превосходительства.
     - Очень кстати  заехал, как  бишь тебя зовут;  мне до тебя нужда. Выпей
водки, да выслушай.
     Таковой  ласковый  прием приятно изумил заседателя.  -  Он отказался от
водки и стал слушать Кирила Петровича со всевозможным вниманием.
     -  У  меня сосед есть, - сказал Троекуров, - мелкопоместный грубиян;  я
хочу взять у него имение - как ты про то думаешь?
     - Ваше превосходительство, коли есть какие-нибудь документы, или...
     -  Врешь  братец, какие  тебе документы. На то  указы. В том-то и сила,
чтобы  безо  всякого права  отнять  имение.  Постой  однако  ж.  Это  имение
принадлежало некогда  нам, было куплено у какого-то Спицына, и продано потом
отцу Дубровского. Нельзя ли к этому придраться.
     -   Мудрено,   ваше  высокопревосходительство,   вероятно  сия  продажа
совершена законным порядком.
     - Подумай, братец, поищи хорошенько.
     -  Если бы,  например,  ваше превосходительство  могли  каким  ни  есть
образом достать от вашего соседа запись  или  купчую, в силу которой владеет
он своим имением, то конечно...
     - Понимаю, да вот беда - у него все бумаги сгорели во время пожара.
     - Как, ваше превосходительство, бумаги его сгорели! чего ж вам лучше? -
в  таком  случае извольте действовать  по законам,  и  без всякого  сомнения
получите ваше совершенное удовольствие.
     -  Ты  думаешь?  Ну, смотри  же. Я  полагаюсь  на  твое  усердие,  а  в
благодарности моей можешь быть уверен.
     Шабашкин поклонился  почти  до  земли,  вышел  вон, с того же дни  стал
хлопотать по замышленному делу, и благодаря его  проворству, ровно через две
недели,  Дубровский  получил  из  города  приглашение  доставить  немедленно
надлежащие объяснения насчет его владения сельцом Кистеневкою.
     Андрей  Гаврилович, изумленный  неожиданным  запросом,  в  тот же  день
написал в  ответ  довольно грубое отношение, в коем объявлял  он, что сельцо
Кистеневка досталось ему по смерти покойного его родителя, что он владеет им
по праву наследства, что Троекурову до него дела никакого  нет, и что всякое
постороннее притязание на сию его собственность есть ябеда и мошенничество.
     Письмо  сие  произвело  весьма приятное впечатление  в душе  заседателя
Шабашкина. Он увидел, во 1) что Дубровский мало  знает  толку в делах, во 2)
что человека  столь горячего и неосмотрительного не трудно будет поставить в
самое невыгодное положение.
     Андрей Гаврилович, рассмотрев  хладнокровно запросы заседателя,  увидел
необходимость отвечать обстоятельнее. Он написал довольно дельную бумагу, но
впоследствии времени оказавшуюся недостаточной.
     Дело стало тянуться. Уверенный в своей правоте Андрей Гаврилович мало о
нем  беспокоился, не имел ни охоты, ни возможности сыпать около себя деньги,
и хоть он,  бывало, всегда первый трунил над продажной совестью  чернильного
племени,  но  мысль  соделаться жертвой ябеды не приходила  ему в  голову. С
своей стороны Троекуров  столь же  мало заботился  о выигрыше им  затеянного
дела - Шабашкин за него хлопотал, действуя от его имени,  стращая и подкупая
судей  и толкуя вкрив и впрям  всевозможные  указы. Как бы то ни было, 18...
года, февраля  9 дня, Дубровский получил через городовую полицию приглашение
явиться  к  ** земскому судьи для выслушания решения оного по делу  спорного
имения между  им, поручиком Дубровским, и генерал-аншефом Троекуровым, и для
подписки своего  удовольствия или неудовольствия. В  тот же  день Дубровский
отправился в  город; на  дороге обогнал  его  Троекуров. Они гордо взглянули
друг  на  друга,  и  Дубровский  заметил   злобную  улыбку  на  лице  своего
противника.




     Приехав  в  город  Андрей  Гаврилович  остановился у  знакомого  купца,
ночевал у  него и на другой  день утром явился в присутствие  уездного суда.
Никто не обратил на него внимания. Вслед за  ним  приехал и Кирила Петрович.
Писаря встали  и заложили  перья за ухо. Члены встретили его с  изъявлениями
глубокого подобострастия,  придвинули ему  кресла из  уважения  к  его чину,
летам  и дородности; он сел при  открытых  дверях, -  Андрей Гаврилович стоя
прислонился к стенке - настала глубокая тишина, и секретарь  звонким голосом
стал читать определение суда.
     Мы помещаем его вполне, полагая, что всякому приятно будет увидать один
из способов, коими на Руси  можем мы лишиться имения, на владение коим имеем
неоспоримое право.
     18...  года  октября  27  дня   **  уездный  суд  рассматривал  дело  о
неправильном владении гвардии  поручиком Андреем Гавриловым сыном Дубровским
имением,  принадлежащим  генерал-аншефу   Кирилу  Петрову  сыну  Троекурову,
состоящим ** губернии в сельце Кистеневке, мужеска пола** душами, да земли с
лугами и угодьями ** десятин.  Из коего дела видно: означенный генерал-аншеф
Троекуров прошлого  18...  года  июня 9  дня взошел в сей суд с прошением  в
.том,  что покойный его отец  коллежский асессор и кавалер  Петр  Ефимов сын
Троекуров  в  17...м  году  августа  14  дня,  служивший  в  то время  в  **
наместническом  правлении  провинциальным  секретарем,  купил  из  дворян  у
канцеляриста  Фадея Егорова  сына  Спицына  имение, состоящее  **  округи  в
помянутом сельце Кистеневке  (которое селение тогда по ** ревизии называлось
Кистеневскими выселками), всего  значущихся по 4-й ревизии  мужеска пола  **
душ  со всем  их крестьянским имуществом,  усадьбою, с пашенною и непашенною
землею,  лесами,   сенными  покосы,  рыбными  ловли  по  речке,   называемой
Кистеневке, и со всеми принадлежащими к оному  имению угодьями  и господским
деревянным домом,  и  словом всь без  остатка, что  ему  после  отца его, из
дворян урядника Егора Терентьева сына Спицына  по  наследству досталось и во
владении его  было, не  оставляя из людей  ни единыя души,  а  из  земли  ни
единого четверика, ценою  за  2 500 р., на что и купчая в тот  же день  в **
палате суда и расправы совершена, и отец его тогда же августа в 26-й день **
земским судом  введен был во  владение и учинен за  него  отказ. - А наконец
17... года сентября 6-го дня  отец  его  волей  божиею помер, а между тем он
проситель генерал-аншеф Троекуров с 17... года почти с малолетства находился
в военной службе и по большой части был в походах за границами,  почему он и
не мог иметь сведения, как о смерти отца  его, равно  и  об оставшемся после
его  имении.  Ныне  же  по  выходе  совсем из  той службы  в  отставку и  по
возвращении  в имения отца его,  состоящие **  и ** губерниях  **,  ** и  **
уездах, в разных селениях, всего до 3 000 душ, находит, что из числа таковых
имений вышеписанными **  душами (коих по  нынешней ** ревизии значится в том
сельце всего  **  душ) с  землею и  со  всеми угодьями  владеет  без  всяких
укреплений   вышеписанный   гвардии   поручик  Андрей  Дубровский,   почему,
представляя при оном прошении ту подлинную купчию, данную отцу его продавцом
Спицыным,  просит,  отобрав   помянутое  имение  из  неправильного  владения
Дубровского,   отдать   по  принадлежности   в   полное   его,   Троекурова,
распоряжение. А за несправедливое оного  присвоение, с коего он  пользовался
получаемыми доходами, по учинении об оных надлежащего дознания,  положить  с
него,  Ду6ровского, следующее по законам взыскание  и оным его,  Троекурова,
удовлетворить.
     По учинении ж ** земским судом по сему прошению исследований открылось:
что помянутый нынешний владелец  спорного имения  гвардии поручик Дубровский
дал  на  месте  дворянскому  заседателю  объяснение,  что  владеемое им ныне
имение, состоящее  в  означенном  сельце  Кистеневке,  **  душ  с  землею  и
угодьями, досталось  ему по  наследству  после смерти  отца  его, артиллерии
подпоручика Гаврила Евграфова сына Дубровского, а ему дошедшее по покупке от
отца  сего  просителя, прежде  бывшего  провинциального  секретаря, а  потом
коллежского  асессора  Троекурова,  по  доверенности, данной от него в 17...
году  августа  30 дня, засвидетельствованной  в ** уездном суде, титулярному
советнику Григорью Васильеву сына Соболеву, по которой должна быть от  енего
на  имение сие  отцу его купчая, потому что во оной именно  сказано, что он,
Троекуров,  всь доставшееся ему по купчей от канцеляриста Спицына имение, **
душ с  землею, продал отцу  его Ду6ровского, и следующие по договору деньги,
3200  рублей,  все  сполна с отца его  без  возврата получил и  просил оного
доверенного Соболева выдать отцу его  указную крепость. А между тем отцу его
в той  же доверенности по случаю заплаты всей  суммы владеть тем покупным  у
него  имением  и распоряжаться  впредь  до  совершения  оной  крепости,  как
настоящему  владельцу,  и  ему,  продавцу  Троекурову,  впредь и никому в то
имение уже  не вступаться.  Но когда именно и  в каком присутственном  месте
таковая  купчая от  поверенного  Соболева  дана  его  отцу,  -  ему,  Андрею
Дубровскому, неизвестно, ибо он в то время был в совершенном  малолетстве, и
после смерти его отца таковой крепости отыскать не мог,  а полагает, что  не
сгорела ли с прочими бумагами и имением во время бывшего в 17... году в доме
их пожара, о чем известно было и жителям того селения. А что оным имением со
дня продажи  Троекуровым или выдачи Соболеву  доверенности, то есть с  17...
года, а по смерти отца его с 17... года и поныне, они, Дубровские, бесспорно
владели,  в том свидетельствуется  на окольных  жителей - которые,  всего 52
человека, на опрос под присягою показали, что  действительно,  как они могут
запомнить,  означенным  спорным  имением   начали  владеть  помянутые   г.г.
Дубровские назад сему лет с 70 без всякого от кого-либо спора, но  по какому
именно  акту  или  крепости,  им неизвестно.  - Упомянутый  же  по сему делу
прежний   покупчик   сего   имения,  бывший  провинциальный  секретарь  Петр
Троекуров,  владел ли сим имением, они не запомнят.  Дом же г.г.  Дубровских
назад сему  лет 30-ть от  случившегося  в их  селении  в ночное время пожара
сгорел,  причем  сторонние  люди  допускали, что доходу  означенное  спорное
имение  может  приносить, полагая  с того  времени в сложности,  ежегодно не
менее как до 2000 р.
     Напротив же сего генерал-аншеф Кирила Петров сын Троекуров 3-го генваря
сего года взошел  в сей суд с прошением, что  хотя помянутый гвардии поручик
Андрей  Дубровский и представил при учиненном следствии к делу сему выданную
покойным  его  отцом  Гаврилом  Дубровским  титулярному  советнику  Соболеву
доверенность на запроданное  ему  имение,  но  по  оной не  только подлинной
купчей, но даже и на совершение когда-либо оной никаких ясных  доказательств
по силе генерального регламента 19 главы  и указа 1752 года ноября 29 дня не
представил. Следовательно, самая доверенность ныне, за смертию самого дателя
оной, отца его, по указу 1818 года маия... дня, совершенно уничтожается. - А
сверх  сего -  велено спорные  имения отдавать  во  владения - крепостные по
крепостям, а не крепостные по розыску.
     На каковое  имение, принадлежащее отцу его, представлен уже  от него  в
доказательство   крепостной  акт,  по  которому  и  следует,   на  основании
означенных  узаконений,  из  неправильного  владения  помянутого Ду6ровского
отобрав, отдать ему по праву наследства. А  как означенные помещики, имея во
владении   не   принадлежащего  им  имения  и   без  всякого  укрепления,  и
пользовались  с  оного неправильно и им  не принадлежащими доходами,  то  по
исчислении,  сколько  таковых будет  причитаться по  силе  .....  взыскать с
помещика  Ду6ровского  и  его,   Троекурова,  оными   удовлетворить.  -   По
рассмотрении какового дела  и учиненной из оного  и из законов выписки в  **
уездном суде ОПРЕДЕЛЕНО:
     Как из дела сего видно, что  генерал-аншеф Кирила Петров сын  Троекуров
на  означенное  спорное  имение,  находящееся  ныне  во  владении  у гвардии
поручика Андрея Гаврилова  сына Дубровского, состоящее в  сельце Кистеневке,
по  нынешней  ... ревизии  всего мужеска пола  **  душ, с землею и угодьями,
представил   подлинную   купчию   на   продажу  оного  покойному  отцу  его,
провинциальному секретарю, который потом был  коллежским асессором, в  17...
году из дворян канцеляристом Фадеем Спицыным, и что сверх сего сей покупщик,
Троекуров, как из учиненной на той купчей  надписи видно, был в  том же году
** земским судом введен во владение, которое имение уже и  за него отказано,
и  хотя  напротив сего  со  стороны гвардии  поручика Андрея  Дубровского  и
представлена   доверенность,  данная   тем  умершим  покупщиком  Троекуровым
титулярному советнику  Соболеву  для  совершения  купчей  на имя  отца  его,
Ду6ровского,  но  по  таковым  сделкам  не   только  утверждать   крепостные
недвижимые  имения, но даже и временно владеть по  указу ..... воспрещено, к
тому ж  и самая доверенность смертию  дателя оной совершенно уничтожается. -
Но чтоб сверх сего  действительно была по оной доверенности совершена  где и
когда на  означенное спорное имение  купчая, со стороны Дубровского  никаких
ясных доказательств к делу с начала производства, то есть с 18... года, и по
сие время не представлено. А потому сей суд  и полагает: означенное  имение,
** душ, с землею и  угодьями, в каком ныне положении тое окажется, утвердить
по представленной на оное купчей за  генерал-аншефа Троекурова о удалении от
распоряжения оным  гвардии  поручика  Дубровского  и о  надлежащем вводе  во
владение за него, г. Троекурова, и об отказе за него,  как дошедшего ему  по
наследству, предписать **  земскому суду. -  А хотя сверх сего генерал-аншеф
Троекуров и  просит о взыскании с  гвардии поручика Дубровского за  неправое
владение наследственным его имением  воспользовавшихся с оного доходов. - Но
как оное  имение,  по показанию старожилых  людей,  было  у г.г.  Дубровских
несколько лет в бесспорном  владении,  и  из  дела сего  не видно,  чтоб  со
стороны  г. Троекурова были  какие-либо  до сего  времени прошении о таковом
неправильном владении  Дубровскими оного имения, к  тому по уложению велено,
ежели кто чужую землю засеет или усадьбу загородит, и на того о неправильном
завладении  станут  бити челом,  и про  то  сыщется допрямо,  тогда  правому
отдавать тую землю и с посеянным  хлебом, и городьбою, и строением, а посему
генерал-аншефу Троекурову в изъявленном на гвардии поручика Дубровского иске
отказать, ибо  принадлежащее  ему  имение  возвращается  в его  владение, не
изъемля из оного  ничего. А что при вводе  за него  оказаться  может всь без
остатка,  предоставя между  тем  генерал-аншефу  Троекурову, буде он имеет о
таковой  своей  претензии какие-либо  ясные и законные доказательствы, может
просить где  следует  особо. -  Каковое решение  напред объявить  как истцу,
равно  и ответчику,  на законном  основании, апелляционным  порядком, коих и
вызвать  в  сей суд для выслушания сего решения и подписки удовольствия  или
неудовольствия чрез полицию.
     Каковое решение подписали все присутствующие того суда -.

     Секретарь умолкнул, заседатель встал  и  с низким поклоном  обратился к
Троекурову,  приглашая его подписать  предлагаемую бумагу,  и  торжествующий
Троекуров,  взяв  от него  перо, подписал под решением суда совершенное свое
удовольствие.
     Очередь была за  Дубровским. Секретарь поднес ему бумагу. Но Дубровский
стал неподвижен, потупя голову.
     Секретарь  повторил  ему  свое  приглашение  подписать  свое  полное  и
совершенное   удовольствие  или   явное  неудовольствие,  если  паче  чаяния
чувствует  по  совести,  что  дело его  есть  правое, и  намерен в положеное
законами время просить по апеллации куда следует. Дубровский молчал... Вдруг
он поднял голову, глаза его засверкали, он топнул ногою, оттолкнул секретаря
с такою силою, что тот упал, и схватив чернильницу, пустил ею  в заседателя.
Все пришли  в ужас.  "Как! не почитать церковь божию! прочь,  хамово племя!"
Потом, обратясь к Кирилу Петровичу:  "Слыхано дело, ваше превосходительство,
- продолжал он, -  псари вводят  собак  в божию церковь!  собаки  бегают  по
церкви. Я вас ужо проучу..." Сторожа сбежались на шум, и насилу им овладели.
Его вывели и  усадили  в сани. Троекуров  вышел вслед за ним, сопровождаемый
всем судом. Внезапное сумасшествие  Дубровского сильно подействовало  на его
воображение и отравило его торжество.
     Судии, надеявшиеся на его  благодарность, не  удостоились  получить  от
него  ни  единого  приветливого  слова.  Он  в  тот  же  день  отправился  в
Покровское. Дубровский между тем лежал в постеле; уездный лекарь, по счастию
не  совершенный  невежда,  успел  пустить  ему  кровь,  приставить  пиявки и
шпанские  мухи. К вечеру ему стало легче, больной пришел в память. На другой
день повезли его в Кистеневку, почти уже ему не принадлежащую.




     Прошло  несколько времени, а здоровье бедного Дубровского всь  еще было
плохо;  правда припадки  сумасшествия  уже не  возобновлялись,  но  силы его
приметно ослабевали. Он забывал свои прежние занятия, редко выходил из своей
комнаты, и задумывался по  целым суткам. Егоровна, добрая  старуха,  некогда
ходившая за его сыном, теперь сделалась  и его нянькою. Она смотрела  за ним
как  за  ребенком,  напоминала  ему  о  времени пищи  и  сна,  кормила  его,
укладывала спать. Андрей Гаврилович тихо повиновался ей, и кроме ее  не имел
ни с кем сношения. Он был не в состоянии думать о своих делах, хозяйственных
распоряжениях, и Егоровна увидела необходимость  уведомить обо всем молодого
Дубровского,   служившего   в  одном  из   гвардейских   пехотных  полков  и
находящегося в то время в Петербурге. Итак, отодрав лист от расходной книги,
она  продиктовала  повару Харитону,  единственному  кистеневскому  грамотею,
письмо, которое в тот же день и отослала в город на почту.
     Но пора читателя познакомить с настоящим героем нашей повести.
     Владимир  Дубровский  воспитывался в  Кадетском корпусе и  выпущен  был
корнетом в  гвардию; отец не щадил ничего  для приличного  его содержания  и
молодой человек  получал из  дому  более  нежели должен был  ожидать. Будучи
расточителен и честолюбив, он позволял себе роскошные прихоти; играл в карты
и входил  в долги, не  заботясь о  будущем, и  предвидя себе рано или поздно
богатую невесту, мечту бедной молодости.
     Однажды вечером, когда несколько  офицеров сидели у  него, развалившись
по диванам и куря из его  янтарей, Гриша, его камердинер, подал ему  письмо,
коего  надпись и  печать тотчас поразили молодого человека. Он  поспешно его
распечатал и прочел следующее:

     Государь ты наш, Владимир Андреевич, - я, твоя старая нянька,  решилась
тебе доложить о здоровьи  папенькином! Он очень плох, иногда заговаривается,
и весь день сидит как дитя глупое - а в животе и смерти бог  волен. Приезжай
ты к  нам, соколик мой ясный мы тебе и лошадей вышлем на  Песочное.  Слышно,
земский суд к нам  едет  отдать нас под начал Кирилу Петровичу  Троекурову -
потому что мы-дскать ихние, а мы искони Ваши, -  и отроду того не слыхивали.
- Ты бы мог живя в Петербурге доложить о том  царю-батюшке,  а он бы не  дал
нас в обиду. - Остаюсь твоя верная раба, нянька
     Орина Егоровна Бузырева.

     Посылаю мое материнское благословение Грише,  хорошо ли он тебе служит?
- У нас дожди идут вот ужо друга неделя и пастух  Родя помер около  Миколина
дня.

     Владимир   Дубровский  несколько  раз   сряду  перечитал  сии  довольно
бестолковые  строки   с   необыкновенным  волнением.  Он  лишился  матери  с
малолетства и,  почти не зная отца  своего,  был привезен в Петербург на 8-м
году своего возраста - со всем тем он романически был к нему привязан, и тем
.более любил  семейственную  жизнь, чем  менее успел насладиться  ее  тихими
радостями.
     Мысль потерять отца  своего тягостно  терзала его  сердце,  а положение
бедного больного, которое угадывал он из  письма своей няни, ужасало его. Он
воображал отца, оставленного  в  глухой деревне, на руках  глупой  старухи и
дворни, угрожаемого каким-то бедствием  и угасающего  без  помощи в мучениях
телесных и душевных. Владимир упрекал себя в преступном небрежении. Долго не
получал он  от отца писем ? и не  подумал о  нем осведомиться, полагая его в
разъездах или хозяйственных заботах.
     Он решился  к  нему  ехать  и даже выдти в  отставку, если  болезненное
состояние отца потребует его присутствия. Товарищи, заметя его беспокойство,
ушли. Владимир, оставшись один, написал просьбу об отпуске  - закурил трубку
и погрузился в глубокие размышления.
     Тот же день  стал  он хлопотать  об отпуске  и через  3  дня был  уж на
большой дороге.
     Владимир  Андреевич приближался к  той станции, с которой должен он был
своротить на Кистеневку. Сердце его  исполнено было печальных  предчувствий,
он боялся  уже не застать отца в живых, он воображал  грустный  образ жизни,
ожидающий  его в  деревне, глушь,  безлюдие,  бедность и хлопоты по делам, в
коих  он не знал никакого толку. Приехав на станцию, он вошел к смотрителю и
спросил вольных лошадей. Смотритель осведомился куда надобно было ему ехать,
и объявил, что лошади, присланные из Кистеневки, ожидали  его  уже четвертые
сутки.  Вскоре  явился  к  Владимиру Андреевичу старый кучер  Антон, некогда
водивший  его  по  конюшне, и  смотревший  за его маленькой  лошадкою. Антон
прослезился,  увидя его, поклонился  ему до земи, сказал ему, что старый его
барин еще жив,  и побежал запрягать лошадей. Владимир Андреевич отказался от
предлагаемого  завтрака и спешил  отправиться. Антон повез его  проселочными
дорогами - и между ими завязался разговор.
     - Скажи, пожалуйста, Антон, какое дело у отца моего с Троекуровым?
     - А  бог  их ведает, батюшка  Владимир  Андреевич...  Барин,  слышь, не
поладил  с Кирилом Петровичем, а тот и  подал в суд - хотя  по  часту он сам
себе судия. Не наше холопье дело разбирать барские воли, а ей-богу, напрасно
батюшка ваш пошел на Кирила Петровича, плетью обуха не перешибешь.
     - Так видно этот Кирила Петрович у вас делает что хочет?
     -  И  вестимо,  барин  -  заседателя,  слышь, он  и  в  грош не ставит,
исправник у  него на посылках.  Господа  съезжаются к  нему  на поклон, и то
сказать, было бы корыто, а свиньи-то будут.
     - Правда ли, что отымает он у нас имение?
     -  Ох, барин, слышали так и мы.  На днях  покровский пономарь сказал на
крестинах у нашего старосты: полно вам гулять; вот ужо приберет  вас к рукам
Кирила Петрович. Микита  кузнец  и сказал  ему: и полно, Савельич, не печаль
кума, не мути  гостей - Кирила Петрович сам по себе, а Андрей Гаврилович сам
по себе - а все мы божии  да  государевы; да ведь на чужой  рот  пуговицы не
нашьешь.
     - Стало быть, вы не желаете перейти во владение Троекурову?
     - Во владение Кирилу Петровичу! Господь упаси и избави - у него часом и
своим плохо приходится, а достанутся чужие,  так он с них  не только шкурку,
да и мясо-то отдерет. - Нет, дай бог долго здравствовать Андрею Гавриловичу,
а коли  уж  бог  его  приберет,  так  не  надо нам никого, кроме  тебя,  наш
кормилец. Не  выдавай ты нас, а мы уж за тебя станем. - При сих словах Антон
размахнул кнутом, тряхнул вожжами, и лошади его побежали крупной рысью.
     Тронутый преданностию старого кучера, Дубровский замолчал  - и предался
снова  размышлениям.   Прошло   более  часа  -   вдруг  Гриша  пробудил  его
восклицанием: Вот Покровское!  Дубровский  поднял голову.  Он  ехал  берегом
широкого озера, из которого вытекала речка и вдали извивалась между холмами;
на  одном из  них  над  густою зеленью  рощи  возвышалась зеленая  кровля  и
бельведер огромного каменного дома, на другом пятиглавая церковь и старинная
колокольня;  около  разбросаны  были  деревенские  избы  с  их  огородами  и
колодезями. Дубровский узнал сии места - он вспомнил, что на сем самом холму
играл он с маленькой Машей Троекуровой, которая была двумя годами его моложе
и тогда уже обещала быть красавицей. Он хотел об ней осведомиться у  Антона,
но какая-то застенчивость удержала его.
     Подъехав к господскому дому,  он увидел  белое платье, мелькающее между
деревьями сада. В это время Антон ударил по лошадям и, повинуясь честолюбию,
общему  и  деревенским кучерам как и извозчикам, пустился  во весь дух через
мост  и мимо села.  Выехав из деревни, поднялись  они на  гору,  и  Владимир
увидел березовую  рощу, и влево  на открытом месте серенький домик с красной
кровлею; сердце в нем забилось; перед собою видел он Кистеневку и бедный дом
своего отца.
     Через 10 минут  въехал  он  на барский двор. Он смотрел  вокруг  себя с
волнением неописанным. 12 лет не видал он своей родины. Березки, которые при
нем только что были  посажены около забора, выросли и стали  теперь высокими
ветвистыми деревьями. Двор, некогда украшенный тремя правильными цветниками,
меж коими шла  широкая дорога, тщательно выметаемая, обращен был в некошаный
луг,  на котором  паслась опутанная лошадь. Собаки было  залаяли, но,  узнав
Антона, умолкли и  замахали косматыми  хвостами. Дворня высыпала  из людских
изоб и  окружила  молодого барина с шумными изъявлениями радости. Насилу мог
он продраться сквозь их усердную толпу, и взбежал на ветхое крыльцо; в сенях
встретила  его Егоровна  и с плачем обняла  своего  воспитанника. - Здорово,
здорово,  няня,  -  повторял он, прижимая  к сердцу  добрую старуху,  -  что
батюшка, где он? каков он?
     В  эту  минуту в  залу вошел, насилу передвигая  ноги,  старик высокого
роста, бледный и худой, в халате и колпаке.
     - Здравствуй, Володька! - сказал он слабым голосом, и Владимир  с жаром
обнял  отца своего. Радость произвела в больном слишком сильное  потрясение,
он ослабел, ноги под ним подкосились, и он бы упал, если бы сын не поддержал
его.
     - Зачем  ты  встал  с  постели,  - говорила ему Егоровна, - на ногах не
стоишь, а туда же норовишь, куда и люди.
     Старика  отнесли  в  спальню. Он силился  с ним разговаривать, но мысли
мешались в его голове, и слова не  имели никакой связи. Он замолчал и впал в
усыпление.  Владимир  поражен  был  его состоянием. Он  расположился  в  его
спальне  - и просил оставить  его  наедине с отцом. Домашние повиновались, и
тогда  все  обратились к  Грише, и  повели  в  людскую, где  и  угостили его
по-деревенскому,  со  всевозможным   радушием,   измучив   его  вопросами  и
приветствиями.




     Где стол был яств, там гроб стоит.

     Несколько дней спустя  после своего приезда  молодой  Дубровский  хотел
заняться делами, но отец его был не в состоянии дать ему нужные объяснения -
у Андрея  Гавриловича  не  было  поверенного. Разбирая его бумаги,  нашел он
только первое письмо заседателя и черновой ответ на оное - из того не мог он
получить ясное понятие о  тяжбе, и  решился  ожидать последствий, надеясь на
правоту самого дела.
     Между тем  здоровье Андрея Гавриловича час от  часу  становилось  хуже.
Владимир предвидел его скорое разрушение и не отходил от старика, впадшего в
совершенное детство.
     Между тем положеный срок прошел, и апеллация не была подана. Кистеневка
принадлежала Троекурову. Шабашкин явился к нему с поклонами и поздравлениями
и  просьбою  назначить,  когда  угодно  будет  его  высокопревосходительству
вступить во владение  новоприобретенным имением - самому или кому изволит он
дать на  то доверенность. Кирила Петрович смутился. От  природы  не  был  он
корыстолюбив,  желание  мести  завлекло  его  слишком  далеко,  совесть  его
роптала.  Он знал, в каком состоянии находился его противник, старый товарищ
его  молодости - и  победа не радовала  его сердце.  Он  грозно взглянул  на
Шабашкина,  ища  к  чему  привязаться,  чтоб  его  выбранить,  но  не  нашед
достаточного к тому предлога, сказал ему сердито: - Пошел вон, не до тебя.
     Шабашкин, видя, что  он  не в духе, поклонился  и  спешил  удалиться. А
Кирила  Петрович,  оставшись   наедине,  стал  расхаживать  взад  и  вперед,
насвистывая:   Гром  победы   раздавайся,   что   всегда  означало   в   нем
необыкновенное волнение мыслей.
     Наконец он велел запрячь себе беговые дрожки, оделся потеплее (это было
уже в конце сентября) и, сам правя, выехал со двора.
     Вскоре завидел он  домик  Андрея Гавриловича, и противуположные чувства
наполнили  душу  его.  Удовлетворенное  мщение  и  властолюбие  заглушали до
некоторой   степени   чувства   более   благородные,  но  последние  наконец
восторжествовали. Он решился помириться с старым своим соседом, уничтожить и
следы  ссоры,  возвратив  ему  его  достояние.  Облегчив  душу  сим   благим
намерением,  Кирила  Петрович  пустился  рысью к усадьбе  своего соседа -  и
въехал прямо на двор.
     В это время больной сидел в спальней у окна. Он узнал Кирила Петровича,
и  ужасное смятение  изобразилось  на лице его  - багровый румянец  заступил
место  обыкновенной  бледности, глаза  засверкали, он  произносил  невнятные
звуки. Сын его, сидевший тут же за  хозяйственными книгами, поднял голову  и
поражен был его состоянием. Больной указывал пальцем на двор с видом ужаса и
гнева. Он торопливо подбирал полы своего  халата, собираясь встать с кресел,
приподнялся - - и вдруг упал.- Сын бросился  к нему, старик лежал без чувств
и без дыхания - паралич его ударил. -  Скорей, скорей в город за  лекарем! -
кричал  Владимир. - Кирила Петрович спрашивает вас, - сказал вошедший слуга.
Владимир бросил на него ужасный взгляд.
     - Скажи Кирилу Петровичу, чтоб он скорее убирался, пока я не велел  его
выгнать  со  двора -  пошел.  - Слуга радостно побежал  исполнить приказание
своего барина; Егоровна всплеснула  руками. - Батюшка ты наш, -  сказала она
пискливым голосом, - погубишь  ты свою головушку! Кирила Петрович съест нас.
- Молчи, няня, - сказал с сердцем Владимир, - сейчас пошли Антона в город за
лекарем. - Егоровна вышла.
     В передней никого  не  было - все люди  сбежались  на  двор смотреть на
Кирила  Петровича. Она вышла на крыльцо - и услышала ответ слуги, доносящего
от имени молодого барина. Кирила Петрович выслушал его сидя на дрожках. Лицо
его стало мрачнее ночи, он с презрением улыбнулся, грозно взглянул на дворню
и поехал шагом около двора. Он взглянул и в окошко, где за минуту  перед сим
сидел Андрей Гаврилович, но где уж его не было. Няня стояла крыльце, забыв о
приказании  барина.  Дворня с  шумом  толковала о  сем  происшедствии. Вдруг
Владимир явился  между  людьми и  отрывисто  сказал: -  Не  надобно  лекаря,
батюшка скончался.
     Сделалось смятение. Люди бросились в комнату старого барина. Он лежал в
креслах,  на которые перенес его  Владимир; правая рука его висела  до полу,
голова опущена была на грудь - не было уж и признака жизни в сем теле еще не
охладелом, но  уже обезображенном кончиною. Егоровна взвыла - слуги окружили
труп, оставленный на их попечение, -  вымыли его, одели в мундир, сшитый еще
в 1797 году, и положили на тот самый стол, за которым только лет они служили
своему господину.




     Похороны совершились на третий день. Тело  бедного  старика  лежало  на
столе, покрытое  саваном и окруженное свечами. Столовая полна была дворовых.
Готовились  к выносу. Владимир и  трое  слуг  подняли гроб. Священник  пошел
вперед,  дьячок  сопровождал  его,  воспевая  погребальные  молитвы.  Хозяин
Кистеневки в последний раз перешел за порог своего дома. Гроб понесли рощею.
Церковь находилась за нею. День был ясный и  холодный. Осенние листья падали
с дерев.
     При выходе из рощи, увидели кистеневскую деревянную церковь и кладбище,
осененное  старыми липами. Там покоилось тело Владимировой матери; там подле
могилы ее накануне вырыта была свежая яма.
     Церковь   полна   была  кистеневскими  крестьянами,  пришедшими  отдать
последнее поклонение господину своему. Молодой Дубровский стал у клироса; он
не плакал и не молился - но лицо его было страшно. Печальный обряд кончился.
Владимир первый пошел прощаться  с телом - за ним и все  дворовые - принесли
крышку и заколотили гроб.  Бабы  громко выли; мужики изредко  утирали  слезы
кулаком. Владимир и  тех же 3 слуг понесли его на кладбище - в сопровождении
всей деревни. Гроб опустили в могилу - все присутствующие  бросили в нее  по
горсти  песку - яму засыпали, поклонились ей, и разошлись. Владимир поспешно
удалился, всех опередил, и скрылся в Кистеневскую рощу.
     Егоровна  от  имени  его  пригласила  попа  и  весь причет церковный на
похоронный  обед  -   объявив,  что  молодой   барин  не   намерен  на  оном
присутствовать -  и таким образом отец  Антон ?, попадья  Федотовна и дьячок
пешком  отправились на  барский  двор,  рассуждая с Егоровной о добродетелях
покойника  и  о  том,  что,  повидимому,  ожидало  его  наследника.  (Приезд
Троекурова  и  прием  ему  оказанный  были  уже известны всему  околодку,  и
тамошние политики предвещали важные оному последствия.)
     - Что будет - то будет, - сказала попадья, -  а жаль, если не  Владимир
Андреевич будет нашим господином. Молодец, нечего сказать.
     -  А кому же как не ему и  быть у нас господином, - прервала Егоровна.-
Напрасно Кирила Петрович  и горячится. Не на робкого напал  - мой соколик  и
сам  за себя  постоит -  да и, бог даст, благодетели  его не оставят. Больно
спесив  Кирила  Петрович! а небось поджал хвост,  когда  Гришка мой закричал
ему: Вон, старый пес! - долой со двора!
     - Ахти,  Егоровна,  -  сказал  дьячок, -  да  как  у  Григорья-то  язык
повернулся,  я  скорее  соглашусь,  кажется,  лаять  на  владыку,  чем  косо
взглянуть на Кирила Петровича. Как увидишь его, страх и трепет и краплет пот
?, а спина-то сама так и гнется, так и гнется...
     - Суета  сует,  - сказал священник, - и Кирилу Петровичу  отпоют вечную
память, всь как ныне и Андрею Гавриловичу, разве похороны будут побогаче, да
гостей созовут побольше - а богу не всь ли равно!
     - Ах, батька!  и мы хотели зазвать весь околоток, да Владимир Андреевич
не  захотел. Небось  у нас  всего  довольно,  -  есть  чем угостить,  да что
прикажешь делать По  крайней мере,  коли нет людей, так уж хоть вас уподчую,
дорогие гости наши.
     Сие  ласковое  обещание и надежда  найти лакомый  пирог  ускорили  шаги
собеседников  и они благополучно прибыли в  барской  дом, где стол  был  уже
накрыт и водка подана.
     Между  тем Владимир  углублялся  в чащу дерев, движением  и  усталостию
стараясь  заглушать  душевную  скорбь.  Он  шел  не  разбирая  дороги; сучья
поминутно задевали и  царапали его, нога его поминутно вязла в болоте, -  он
ничего  не замечал.  Наконец достигнул он  маленькой лощины, со  всех сторон
окруженной  лесом;  ручеек извивался  молча  около  деревьев,  полобнаженных
осенью. Владимир остановился,  сел на холодный  дерн,  и  мысли  одна другой
мрачнее  стеснились в  душе его...  Сильно чувствовал  он свое  одиночество.
Будущее  для него являлось покрытым грозными  тучами.  Вражда  с Троекуровым
предвещала ему новые  несчастия. Бедное его достояние могло отойти от него в
чужие руки - в таком случае нищета ожидала его. Долго сидел он неподвижно на
том же месте, взирая на  тихое  течение ручья, уносящего несколько поблеклых
листьев -  и живо представляющего ему верное  подобие жизни - подобие  столь
обыкновенное. Наконец заметил  он, что начало смеркаться - он встал  и пошел
искать дороги домой, но еще долго блуждал по незнакомому лесу, пока не попал
на тропинку, которая и привела его прямо к воротам его дома.
     Навстречу Дубровскому попался поп со всем  причетом. Мысль о несчастлив
ом  предзнаменовании  пришла  ему в голову. Он  невольно  пошел  стороною  и
скрылся за  деревом.  Они  его не заметили и с жаром говорили  между  собою,
проходя мимо его.
     - Удались от  зла  и сотвори благо, - говорил поп попадье, - нечего нам
здесь оставаться. Не твоя беда,  чем  бы дело ни кончилось. - Попадья что-то
отвечала, но Владимир не мог ее расслышать.
     Приближаясь  увидел  он множество  народа  - крестьяне и дворовые  люди
толпились на  барском дворе.  Издали услышал  Владимир  необыкновенный шум и
говор. У сарая стояли  две тройки.  На крыльце несколько незнакомых людей  в
мундирных сертуках, казалось, о чем-то толковали.
     - Что это  значит, -  спросил  он сердито у Антона, который  бежал  ему
навстречу.  -  Это кто  такие, и  что  им надобно?  -  Ах,  батюшка Владимир
Андреевич,  -  отвечал   старик,  задыхаясь.  -   Суд  приехал.  Отдают  нас
Троекурову, отымают нас от твоей милости!..
     Владимир  потупил  голову,   люди  его  окружили   несчастного   своего
господина. - Отец ты наш, - кричали они, цалуя ему  руки, - не хотим другого
барина,  кроме  тебя, прикажи,  осударь, с судом  мы управимся. Умрем, а  не
выдадим. - Владимир смотрел на  них,  и странные  чувства  волновали его.  -
Стойте  смирно, - сказал он им, - а я с приказными переговорю. - Переговори,
батюшка, - закричали ему из толпы, - да усовести окаянных.
     Владимир  подошел к  чиновникам. Шабашкин, с картузом на голове,  стоял
подбочась и  гордо взирал  около  себя. -  -  Исправник, высокой  и  толстый
мужчина лет пятидесяти с  красным  лицом  и  в  усах,  увидя приближающегося
Дубровского,  крякнул, и произнес охриплым голосом:  - Итак, я  вам повторяю
то, что уже сказал: по решению уездного  суда отныне принадлежите вы  Кирилу
Петровичу  Троекурову,   коего  лицо  представляет  здесь  г.  Шабашкин.   -
Слушайтесь его во всем, что ни прикажет, а вы, бабы, любите и почитайте его,
а он до вас  большой охотник.  - При сей острой шутке исправник захохотал, а
Шабашкин и прочие члены  ему последовали. Владимир  кипел от негодования.  -
Позвольте узнать, что это значит, - спросил он с притворным холоднокровием у
веселого исправника.  - А это то значит, - отвечал замысловатый чиновник,  -
что мы  приехали  вводить  во  владение  сего  Кирила Петровича Троекурова и
просить  иных  прочих  убираться  по-добру  по-здорову.  -  Но  вы могли бы,
кажется, отнестися  ко  мне,  прежде  чем  к  моим крестьянам  -  и объявить
помещику  отрешение  от власти... -  А  ты  кто  такой, - сказал  Шабашкин с
дерзким взором. - Бывший помещик Андрей Гаврилов сын Дубровский волею божиею
помре, - мы вас не знаем, да и знать не хотим.
     - Владимир Андреевич наш молодой барин, - сказал голос из толпы.
     - Кто там смел рот разинуть, - сказал грозно исправник,  - какой барин,
какой Владимир  Андреевич, -  барин ваш Кирила  Петрович Троекуров - слышите
ли, олухи.
     - Как не так, - сказал тот же голос.
     - Да это бунт! - кричал исправник. - Гей, староста сюда!
     Староста выступил вперед.
     - Отыщи сей же час, кто смел со мною разговаривать, я его!
     Староста  обратился  к  толпе, спрашивая, кто говорил? но все  молчали;
вскоре  в задних  рядах  поднялся ропот,  стал усиливаться  и в  одну минуту
превратился в  ужаснейшие  вопли.  Исправник понизил  голос  и хотел было их
уговаривать.  - Да что  на  него  смотреть, - закричали  дворовые, - ребята!
долой  их! - и вся ? толпа  двинулась. -  Шабашкин  и другие  члены поспешно
бросились в сени - и заперли за собою дверь.
     - Ребята, вязать?, - закричал тот же голос, - и толпа стала напирать...
-  Стойте,  - крикнул Дубровский. - Дураки!  что вы это? вы  губите и себя и
меня.  - Ступайте  по дворам и оставьте меня в покое.  Не бойтесь,  государь
милостив, я буду просить его. Он нас не обидит. Мы все  его дети. А  как ему
за вас будет заступиться, если вы станете бунтовать и разбойничать.
     Речь  молодого Дубровского,  его звучный  голос  и  величественный  вид
произвели  желаемое действие. Народ  утих, разошелся -  двор опустел.  Члены
сидели в сенях ?. Наконец Шабашкин тихонько отпер двери, вышел на  крыльцо и
с  униженными поклонами  стал  благодарить  Дубровского  за  его  милостивое
заступление. Владимир слушал  его с презрением и  ничего не  отвечал.  -  Мы
решили,  -  продолжал заседатель,  -  с  вашего  дозволения  остаться  здесь
ночевать; а  то  уж темно,  и ваши  мужики  могут напасть на нас  на дороге.
Сделайте такую  милость:  прикажите постлать нам  хоть сена  в гостиной; чем
свет, мы отправимся во-свояси.
     - Делайте,  что хотите, - отвечал им сухо Дубровский, -  я здесь уже не
хозяин. - С  этим словом он удалился в комнату отца своего, и запер за собою
дверь.




     "Итак, всь  кончено, - сказал  он сам себе; -  еще  утром имел я угол и
кусок хлеба. Завтра должен я буду оставить дом, где я родился и где умер мой
отец,  виновнику  его  смерти   и  моей  нищеты".  И  глаза  его  неподвижно
остановились на портрете его матери. Живописец представил ее облокоченною на
перилы, в  белом утреннем платьи  с алой ? розою  в волосах. "И портрет этот
достанется врагу моего  семейства, - подумал Владимир, - он заброшен будет в
кладовую  вместе с  изломанными стульями,  или повешен в передней, предметом
насмешек  и замечаний его псарей  - а в ее спальней, в  комнате...  где умер
отец, поселится его приказчик, или поместится его гарем. Нет! нет! пускай же
и ему не  достанется печальный дом, из которого он  выгоняет меня". Владимир
стиснул зубы - страшные мысли рождались в  уме его. Голоса подьячих доходили
до  него  - они хозяйничали,  требовали  то  того,  то  другого, и неприятно
развлекали его среди печальных его размышлений. Наконец всь утихло.
     Владимир отпер  комоды и ящики, занялся разбором  бумаг  покойного. Они
большею частию состояли из хозяйственных счетов и переписки по разным делам.
Владимир  разорвал их, не  читая. Между  ими попался  ему  пакет с надписыо:
письма моей жены. С сильным движением чувства, Владимир принялся за них: они
писаны были  во  время  Турецкого  похода  и  были  адресованы  в  армию  из
Кистеневки. Она описывала ему свою пустынную жизнь, хозяйственные занятия, с
нежностию  сетовала  на  разлуку и призывала  его  домой,  в  объятия доброй
подруги, в одном из них она изъявляла ему свое беспокойство на счет здоровья
маленького Владимира;  в другом  она радовалась  его ранним  способностям  и
предвидела для него счастливую и блестящую будущность. Владимир зачитался, и
позабыл всь  на  свете, погрузись душою в мир семейственного счастия,  и  не
заметил, как прошло время, стенные часы  пробили 11. Владимир положил письма
в карман, взял свечу и вышел из кабинета. В зале приказные спали на полу. На
столе стояли  стаканы, ими опорожненые, и сильный дух рома слышался  по всей
комнате.  Владимир  с  отвращением  прошел мимо их  в  переднюю - двери были
заперты  - не нашел  ключа, Владимир возвратился  в  залу, -  ключ  лежал на
столе, Владимир отворил дверь и наткнулся на человека, прижавшегося в угол -
топор  блестел  у  него,  и  обратясь  к  нему  со  свечою,  Владимир  узнал
Архипа-кузнеца. - Зачем ты здесь?  -  спросил он.  - Ах, Владимир Андреевич,
это вы, - отвечал Архип пошепту, - господь помилуй  и спаси!  хорошо, что вы
шли  со  свечою!  - Владимир глядел  на него с  изумлением. - Что  ты  здесь
притаился? - спросил он кузнеца.  - Я хотел... я  пришел... было  проведать,
всь ли дома, - тихо отвечал Архип запинаясь.
     - А зачем с тобою топор?
     - Топор-то зачем? - Да как же без топора нонече и ходить. Эти приказные
такие, вишь, озорники - того и гляди...
     - Ты пьян, брось топор, поди выспись.
     - Я пьян? Батюшка Владимир Андреевич, бог свидетель, ни единой капли во
рту не  было...  да  и пойдет  ли вино на ум,  слыхано ли  дело  -  подьячие
задумали  нами  владеть, подьячие  гонят наших господ с барского двора... Эк
они храпят, окаянные - всех бы разом; так и концы в воду.
     Дубровский  нахмурился.  -  Послушай,  Архип,  -  сказал  он,   немного
помолчав, - не дело ты затеял. Не приказные  виноваты. Засвети-ко фонарь ты,
ступай за мною.
     Архип  взял свечку из рук  барина, отыскал  за печкою  фонарь, засветил
его, и оба  тихо сошли с  крыльца  и пошли около двора.  Сторож начал бить в
чугунную доску, собаки залаяли. - Кто, сторожа?  - спросил Дубровский. - Мы,
батюшка, - отвечал тонкий голос, - Василиса да  Лукерья. - Подите по дворам,
-  сказал им Дубровский, - вас  не  нужно.  -  Шабаш,  -  промолвил Архип. -
Спасибо, кормилец, - отвечали бабы - и тотчас отправились домой.
     Дубровский  пошел  далее.  Два человека  приблизились  к  нему; они его
окликали. Дубровский узнал голос  Антона  и  Гриши.  - Зачем вы не  спите? -
спросил он их. - До сна ли нам, - отвечал Антон. - До чего мы дожили, кто бы
подумал...
     - Тише! - перервал Дубровский, - где Егоровна?
     - В барском доме в своей светелке, - отвечал Гриша.
     -  Поди, приведи ее сюда, да  выведи из дому всех  наших людей, чтоб ни
одной души  в нем не оставалось -  кроме  приказных -  а ты,  Антон, запряги
телегу.  - Гриша ушел  и  через минуту  явился с  своею матерью. Старуха  не
раздевалась в эту ночь; кроме приказных никто в доме не смыкал глаза.
     - Все ли здесь? - спросил Дубровский, - не осталось ли никого в доме?
     - Никого, кроме подьячих, - отвечал Гриша.
     - Давайте сюда сена или соломы, - сказал Дубровский.
     Люди побежали в конюшню и возвратились, неся в охапках сено.
     - Подложите под крыльцо. - Вот так. Ну ребята, огню! -
     Архип открыл фонарь, Дубровский зажег лучину.
     - Постой,  - сказал  он Архипу,  -  кажется,  в торопях я запер двери в
переднюю, поди скорей отопри их.
     Архип  побежал в сени  - двери  были отперты.  Архип  запер их на ключ,
примолвя вполголоса: как не так, отопри! и возвратился к Дубровскому.
     Дубровский  приблизил  лучину,  сено  вспыхнуло,  пламя  взвилось  -  и
осветило весь двор.
     - Ахти, - жалобно  закричала  Егоровна,  - Владимир  Андреевич, что  ты
делаешь!
     -  Молчи, -  сказал  Дубровский.  -  Ну дети,  прощайте,  иду, куда бог
поведет; будьте счастливы с новым вашим господином.
     - Отец наш, кормилец, - отвечали люди, - умрем, не оставим тебя, идем с
тобою.
     Лошади были поданы; Дубровский сел  с  Гришею в телегу  и  назначил  им
местом свидания Кистеневскую рощу. Антон ударил по лошадям, и они выехали со
двора.
     Поднялся ветер.  В одну минуту пламя  обхватило весь  дом.  Красный дым
вился над кровлею. Стеклы трещали,  сыпались, пылающие бревны  стали падать,
раздался жалобный вопль и крики: "горим, помогите, помогите". - Как  не так,
- сказал  Архип, с  злобной  улыбкой  взирающий  на  пожар. -  Архипушка,  -
говорила ему Егоровна, - спаси их, окаянных, бог тебя наградит.
     - Как не так, - отвечал кузнец.
     В сию минуту приказные  показались в  окно, стараясь  выломать  двойные
рамы. Но тут кровля с треском рухнула, и вопли утихли.
     Вскоре вся дворня высыпала  на двор. Бабы с криком  спешили спасти свою
рухлядь, ребятишки  прыгали,  любуясь  на  пожар.  Искры  полетели  огненной
мятелью, избы загорелись.
     -  Теперь  всь ладно,  -  сказал  Архип, -  каково  горит,  а?  чай, из
Покровского  славно смотреть. -  В  сию минуту новое  явление привлекло  его
внимание; кошка бегала по кровле пылающего сарая, недоумевая, куда спрыгнуть
-  со  всех сторон  окружало  ее  пламя. Бедное  животное  жалким  мяуканием
призывало  на помощь. Мальчишки помирали  со смеху, смотря на ее отчаяние. -
Чему смеетеся, бесенята, - сказал им сердито кузнец. - Бога вы не  боитесь -
божия тварь  погибает, а  вы  с  дуру радуетесь  -  и  поставя  лестницу  на
загоревшуюся кровлю, он полез за кошкою. Она поняла его  намерение и с видом
торопливой  благодарности уцепилась за его  рукав.  Полуобгорелый  кузнец  с
своей добычей полез  вниз.  - Ну, ребята,  прощайте, - сказал  он  смущенной
дворне, - мне здесь делать нечего. Счастливо, не поминайте меня лихом.
     Кузнец ушел, пожар свирепствовал еще несколько времени. Наконец унялся,
и груды  углей  без пламени ярко горели  в темноте ночи и около них  бродили
погорелые жители Кистеневки.




     На  другой  день  весть о пожаре  разнеслась  по  всему  околодку.  Все
толковали о  нем с различными догадками и предположениями. Иные уверяли, что
люди  Дубровского,   напившись   пьяны   на   похоронах,   зажгли   дом   из
неосторожности, другие  обвиняли приказных, подгулявших на новоселии, многие
уверяли, что  он сам  сгорел с земским судом и со всеми дворовыми. Некоторые
догадывались  об истине, и утверждали, что виновником сего ужасного бедствия
был  сам  Дубровский,  движимый злобой  и  отчаянием. Троекуров приезжал  на
другой же  день на место пожара  и сам производил следствие. Оказалось,  что
исправник, заседатель земского суда, стряпчий и писарь, так  же как Владимир
Дубровский,  няня Егоровна, дворовый человек Григорий, кучер Антон  и кузнец
Архип пропали неизвестно куда. Все  дворовые показали, что приказные сгорели
в  то  время, как повалилась  кровля; обгорелые кости их  были отрыты.  Бабы
Василиса и Лукерья сказали, что Дубровского и Архипа-кузнеца видели  они  за
несколько минут перед пожаром. Кузнец Архип, по всеобщему показанию, был жив
и вероятно  главный,  если  не единственный виновник пожара.  На  Дубровском
лежали  сильные подозрения.  Кирила  Петрович  послал  губернатору подробное
описание всему происшедствию, и новое дело завязалось.
     Вскоре  другие  вести  дали  другую  пищу любопытству  и  толкам.  В **
появились разбойники  и  распространили  ужас  по  всем окрестностям.  Меры,
принятые    противу   них    правительством,    оказались    недостаточными.
Грабительства, одно другого замечательнее, следовали одно за другим. Не было
безопасности  ни по  дорогам, ни  по  деревням. Несколько троек, наполненных
разбойниками,   разъезжали   днем   по   всей   губернии   -   останавливали
путешественников  и  почту, приезжали  в  селы,  грабили  помещичьи  дома  и
предавали  их огню. Начальник  шайки  славился умом,  отважностью и каким-то
великодушием. Рассказывали о нем чудеса; имя Дубровского было во всех устах,
все  были  уверены,  что он, а не  кто другой, предводительствовал отважными
злодеями. Удивлялись одному -  поместия Троекурова были пощажены; разбойники
не  ограбили  у него  ни единого  сарая;  не  остановили  ни одного  воза. С
обыкновенной своей надменностию Троекуров приписывал сие исключение  страху,
который  умел он внушить всей губернии,  также и отменно хорошей полиции, им
заведенной  в  его  деревнях.  Сначала  соседи  смеялись  между  собою   над
высокомерием  Троекурова и каждый день ожидали, чтоб незваные гости посетили
Покровское,  где было  им  чем поживиться, но наконец принуждены были с  ним
согласиться  и  сознаться,   что  и   разбойники  оказывали  ему  непонятное
уважение... Троекуров торжествовал и при  каждой вести о новом грабительстве
Дубровского рассыпался  в насмешках насчет губернатора, исправников и ротных
командиров, от коих Дубровский уходил всегда невредимо.
     Между  тем  наступило 1-е октября  - день  храмового  праздника  в селе
Троекурова. Но прежде чем приступим к описанию сего торжества  и  дальнейших
происшедствий, мы  должны познакомить читателя с лицами для него новыми, или
о коих мы слегка только упомянули в начале нашей повести.




     Читатель, вероятно, уже догадался, что дочь Кирила Петровича, о которой
сказали мы еще только  несколько слов,  есть героиня нашей повести. В эпоху,
нами  описываемую, ей было 17 лет, и  красота  ее  была в полном цвете. Отец
любил ее до безумия, но обходился с нею со свойственным ему  своенравием, то
стараясь угождать малейшим  ее  прихотям, то  пугая  ее суровым,  а иногда и
жестоким  обращением.  Уверенный  в  ее  привязанности,  никогда  не  мог он
добиться ее доверенности. Она привыкла скрывать от него свои чувств и мысли,
ибо никогда не могла знать наверно, каким образом будут они приняты. Она  не
имела подруг и выросла  в уединении. Жены  и дочери  соседей  редко езжали к
Кирилу  Петровичу,  коего  обыкновенные  разговоры  и  увеселения  требовали
товарищества  мужчин, а не  присутствия дам. Редко  наша  красавица являлась
посреди  гостей,   пирующих   у   Кирила  Петровича.   Огромная  библиотека,
составленная большею частию из сочинений французских писателей 18 века, была
отдана  в  ее распоряжение.  Отец  ее,  никогда  не читавший  ничего,  кроме
Совершенной  Поварихи, не  мог руководствовать  ее в выборе  книг,  и  Маша,
естественным  образом,  перерыв  сочинения  всякого  рода,  остановилась  на
романах.  Таким образом совершила  она свое воспитание, начатое  некогда под
руководством   мамзель  Мими,  которой  Кирила  Петрович  оказывал   большую
доверенность  и благосклонность, и которую  принужден он был наконец выслать
тихонько в другое поместие, когда  следствия его дружества оказались слишком
явными.  Мамзель Мими оставила по себе  память довольно приятную.  Она  была
добрая  девушка, и  никогда во  зло не  употребляла влияния,  которое видимо
имела над  Кирилом Петровичем - в чем отличалась  она  от других  наперсниц,
поминутно  им  сменяемых. Сам  Кирила  Петрович, казалось,  любил  ее  более
прочих, и  черноглазый  мальчик, шалун лет 9-ти(tm), напоминающий полуденные
черты М-lle Мими, воспитывался при нем и признан был его сыном, не смотря на
то,  что  множество  босых ребятишек, как две капли воды  похожих на  Кирила
Петровича, бегали перед его окнами и считались дворов
     ыми.  Кирила Петрович  выписал  из  Москвы для  своего маленького  Саши
француза-учителя, который и прибыл в Покровское во время происшедствий, нами
теперь описываемых.
     Сей учитель понравился Кирилу Петровичу  своей  приятной наружностию  и
простым  обращением. Он представил Кирилу Петровичу свои  аттестаты и письмо
от одного из родственников Троекурова, у которого 4 года жил он  гувернером.
Кирила Петрович всь это пересмотрел и  был недоволен одною молодостью своего
француза - не потому, что полагал бы сей любезный недостаток  несовместным с
терпением и опытностию, столь нужными в несчастном звании учителя, но у него
были свои сомнения, которые тотчас и решился ему объяснить.  Для  сего велел
он позвать  к  себе Машу (Кирила Петрович  по-французски  не говорил  и  она
служила ему переводчиком).
     - Подойди сюда, Маша: скажи ты этому мусье, что так  и быть -  принимаю
его;  только  с  тем,  чтоб  он  у  меня  за  моими  девушками не  осмелился
волочиться, не то я его, собачьего сына... переведи это ему, Маша.
     Маша покраснела и, обратясь к учителю,  сказала  ему по-французски, что
отец ее надеется на его скромность и порядочное поведение.
     Француз ей поклонился, и  отвечал, что он надеется  заслужить уважение,
даже если откажут ему в благосклонности.
     Маша слово в слово перевела его ответ.
     - Хорошо, хорошо,  - сказал  Кирила  Петрович,  -  не нужно для него ни
благосклонности, ни уважения. Дело его ходить за Сашей и учить грамматике да
географии, переведи это ему.
     Марья  Кириловна  смягчила в  своем переводе  грубые выражения отца,  и
Кирила Петрович отпустил своего француза во  флигель, где назначена была ему
комната.
     Маша не  обратила никакого внимания на молодого француза, воспитанная в
аристократических  предрассудках,  учитель  был  для   нее  род  слуги   или
мастерового, а слуга иль мастеровой не казался ей  мужчиною. Она не заметила
и впечатления, ею  произведенного на  М-r Дефоржа,  ни его смущения,  ни его
трепета, ни изменившегося голоса. Несколько дней сряду  потом  она встречала
его  довольно  часто,  не  удостоивая  большей  внимательности.  Неожиданным
образом  получила она  о нем совершенно новое  понятие. На  дворе  у  Кирила
Петровича воспитывались обыкновенно  несколько медвежат и составляли одну из
главных  забав  покровского  помещика.  В  первой  своей молодости медвежата
приводимы были  ежедневно  в гостиную, где Кирила Петрович  по  целым  часам
возился с ними,  стравливая их  с кошками  и  щенятами.  Возмужав они бывали
посажены на цепь,  в ожидании настоящей  травли.  Изредко выводили пред окна
барского  дома и  подкатывали им порожнюю  винную бочку, утыканную гвоздями;
медведь обнюхивал ее, потом тихонько  до нее дотрогивался, колол себе  лапы,
осердясь толкал  ее  сильнее,  и  сильнее  становилась  боль.  Он  входил  в
совершенное бешенство,  с ревом  бросался на  бочку, покаместь  не отымали у
бедного зверя предмета тщетной  его ярости. Случалось, что в телегу впрягали
пару медведей, волею  и неволею сажали в нее гостей, и пускали их скакать на
волю божию. Но лучшею шуткою почиталась у Кирила Петровича следующая.
     Прогладавшегося  медведя запрут  бывало в пустой  комнате, привязав его
веревкою за  кольцо,  ввинченное в стену. Веревка была  длиною  почти во всю
комнату, так что один только  противуположный угол  мог  быть  безопасным от
нападения страшного зверя.  Приводили  обыкновенно  новичка  к  дверям  этой
комнаты, нечаянно  вталкивали его к  медведю, двери запирались, и несчастную
жертву оставляли наедине с косматым пустынником.  Бедный гость, с оборванной
полою и  до крови оцарапанный, скоро отыскивал безопасный угол, но принужден
был  иногда  целых  три  часа  стоять  прижавшись  к  стене,  и видеть,  как
разъяренный  зверь в двух  шагах от него ревел, прыгал,  становился на дыбы,
рвался и силился  до  него дотянуться.  Таковы  были благородные  увеселения
русского  барина! Несколько  дней  спустя после  приезда  учителя, Троекуров
вспомнил о нем  и вознамерился угостить его  в  медвежьей комнате: для сего,
призвав его однажды  утром, повел он его с собою темными корридорами - вдруг
боковая дверь отворилась - двое слуг вталкивают в нее француза и запирают ее
на  ключ.  Опомнившись, учитель  увидел  привязанного медведя,  зверь  начал
фыркать, издали обнюхивая своего гостя, и вдруг, поднявшись  на задние лапы,
пошел на  него... Француз не смутился, не побежал, и ждал нападения. Медведь
приближился,  Дефорж  вынул из кармана маленькой пистолет, вложил  его в ухо
голодному  зверю  и  выстрелил.  Медведь  повалился.  Всь  сбежалось,  двери
отворились,  Кирила Петрович вошел, изумленный развязкою своей шутки. Кирила
Петрович хотел  непременно объяснения всему делу -  кто  предварил Дефоржа о
шутке, для него предуготовленной, или зачем у него в кармане  был заряженный
пистолет.  Он послал  за Машей, Маша  прибежала и перевела  французу вопросы
отца.
     -  Я не  слыхивал  о медведе, - отвечал Дефорж, - но я всегда  ношу при
себе  пистолеты, потому что не  намерен терпеть обиду, за которую,  по моему
званью, не могу требовать удовлетворения.
     Маша  смотрела  на  него  с изумлением,  и  перевела  слова его  Кирилу
Петровичу. Кирила Петрович ничего не отвечал, велел вытащить медведя и снять
с  него шкуру;  потом  обратясь  к  своим людям сказал: - Каков молодец!  не
струсил,  ей-богу,  не струсил. С той минуты  он Дефоржа полюбил, и не думал
уже его пробовать.
     Но  случай  сей произвел еще большее  впечатление на  Марью  Кириловну.
Воображение  ее  было  поражено:  она  видела  мертвого медведя  и  Дефоржа,
спокойно стоящего  над ним и спокойно с нею разговаривающего.  Она  увидела,
что  храбрость  и  гордое  самолюбие  не  исключительно  принадлежат  одному
сословию -  и  с тех пор стала оказывать молодому учителю уважение,  которое
час  от  часу  становилось  внимательнее.  Между  ими  основались  некоторые
сношения. Маша имела  прекрасный голос  и  большие  музыкальные способности,
Дефорж  вызвался  давать  ей  уроки.  После  того  читателю  уже  не  трудно
догадаться, что Маша в него влюбилась, сама еще в том себе не признаваясь.







     Накануне  праздника  гости начали съезжаться,  иные  останавливались  в
господском  доме  и во  флигелях, другие у приказчика, третьи  у священника,
четвертые у зажиточных крестьян. Конюшни полны были  дорожных лошадей, дворы
и  сараи загромождены  разными экипажами.  В 9 часов утра  заблаговестили  к
обедне,  и  всь  потянулось  к новой  каменной церкве,  построенной  Кирилом
Петровичем и ежегодно украшаемой его приношениями. Собралось такое множество
почетных богомольцев, что простые крестьяне не могли поместиться в церкве, и
стояли на паперти и в ограде. Обедня не начиналась - ждали Кирила Петровича.
Он приехал в  коляске  шестернею  -  и  торжественно  пошел  на  свое место,
сопровождаемый Мариею Кириловной. Взоры  мужчин  и женщин обратились на нее;
первые удивлялись  ее  красоте,  вторые  со  вниманием осмотрели  ее  наряд.
Началась  обедня,  домашние певчие  пели  на крылосе,  Кирила  Петрович  сам
подтягивал, молился, не смотря ни на право, ни на лево, и с гордым смирением
поклонился в  землю, когда дьякон громогласно упомянул и  о зиждителе  храма
сего.
     Обедня  кончилась.  Кирила  Петрович  первый  подошел  ко  кресту.  Все
двинулись за ним, потом соседи  подошли  к нему с почтением.  Дамы  окружили
Машу. Кирила Петрович,  выходя из церкви, пригласил всех к себе обедать, сел
в коляску и отправился домой. Все поехали вслед за ним. Комнаты  наполнились
гостями. Поминутно входили новые лица, и насилу могли пробраться до хозяина.
Барыни  сели чинным полукругом,  одетые по запоздалой моде, в  поношенных  и
дорогих нарядах, все в жемчугах и брилиантах, мужчины толпились около икры и
водки, с шумным разногласием разговаривая между собою. В зале накрывали стол
на 80 приборов. Слуги суетились, расставляя бутылки и  графины, и прилаживая
скатерти.  Наконец  дворецкий  провозгласил: кушание  поставлено, - и Кирила
Петрович первый пошел садиться за стол, за ним двинулись дамы и важно заняли
свои места, наблюдая некоторое старшинство,  барышни  стеснились между собою
как робкое стадо козочек и выбрали себе места одна  подле другой. Против них
поместились мужчины. На конце стола сел учитель подле маленького Саши.
     Слуги   стали  разносить   тарелки   по  чинам,  в   случае  недоумения
руководствуясь  Лафатерскими  догадками, и  почти всегда  безошибочно.  Звон
тарелок  и  ложек  слился с шумным  говором  гостей,  Кирила Петрович весело
обозревал свою трапезу, и вполне наслаждался счастием хлебосола. В это время
въехала на двор коляска, запряженная шестью  лошадьми. - Это кто?  - спросил
хозяин. - Антон Пафнутьич, - отвечали несколько голосов. Двери отворились, и
Антон Пафнутьич  Спицын,  толстый  мужчина лет 50, с  круглым  и рябым лицом
украшенным  тройным подбородком, ввалился  в столовую  кланяясь, улыбаясь, и
уже собираясь  извиниться...  - Прибор сюда, - закричал Кирила  Петрович,  -
милости просим, Антон Пафнутьич, садись, да скажи нам что это значит: не был
у моей обедни и к обеду опоздал. Это на тебя  не похоже, ты  и  богомолен, и
покушать любишь. - Виноват, - отвечал Антон Пафнутьич, привязывая салфетку в
петлицу горохового кафтана,  - виноват, батюшка Кирила Петрович, я было рано
пустился в  дорогу, да  не  успел отъехать  и  десяти верст,  вдруг  шина  у
переднего  колеса пополам  -  что прикажешь?  К  счастию  не далеко  было от
деревни -  пока до нее дотащились,  да  отыскали  кузнеца,  да  всь  кое-как
уладили, прошли ровно 3 часа - делать было нечего. Ехать ближним путем через
Кистеневской лес я нe осмелился, а пустился в объезд...
     - Эге!  -  прервал Кирила  Петрович,-  да  ты,  знать,  не из  храброго
десятка;  чего ты  боишься. - Как  чего  боюсь,  батюшка Кирила Петрович,  а
Дубровского-то;  того  и  гляди попадешься  ему в лапы. Он малый не  промах,
никому не спустит, а с меня пожалуй и две шкуры сдерет. - За что же, братец,
такое  отличие?  -  Как  за что,  батюшка  Кирила  Петрович?  а за  тяжбу-то
покойника Андрея Гавриловича. Не я ли в  удовольствие ваше, т. е. по совести
и  по  справедливости,  показал,  что  Дубровские  владеют Кистеневкой  безо
всякого  на  то  права, а  единственно  по  снисхождению вашему. И  покойник
(царство  ему  небесное)  обещал со мною  по-свойски переведаться, а  сынок,
пожалуй,  сдержит  слово  батюшкино.  Доселе  бог  миловал.  -  Всего-на-все
разграбили  у меня один анбар, да того и гляди до  усадьбы доберутся.  - А в
усадьбе-то будет им  раздолье, - заметил Кирила- Петрович,  - я  чай красная
шкатулочка  полным  полна...  - Куда, батюшка Кирила Петрович. Была полна, а
нынче  совсем опустела! - Полно врать, Антон Пафнутьич. Знаем мы  вас;  куда
тебе деньги тратить, дома живешь свинья свиньей, никого не принимаешь, своих
мужиков обдираешь, знай копишь да и только.
     - Вы  всь изволите  шутить,  батюшка  Кирила Петрович,  - пробормотал с
улыбкою Антон Пафнутьич, - а мы ей-богу, разорились - и Антон Пафнутьич стал
заедать барскую  шутку  хозяина  жирным  куском  кулебяки.  Кирила  Петрович
оставил  его  и обратился к новому исправнику, в  первый раз к нему в  гости
приехавшему, и сидящему на другом конце стола подле учителя.
     - А что, поймаете хоть вы Дубровского, господин исправник?
     Исправник струсил, поклонился, улыбнулся, заикнулся и произнес наконец:
- Постараемся, ваше превосходительство.
     - Гм, постараемся.  Давно,  давно стараются, а проку  всь-таки нет.  Да
правда, зачем и ловить  его. Разбои Дубровского благодать для исправников  -
разъезды,  следствия,  подводы, а деньги в  карман. Как  такого  благодетеля
извести? Не правда ли, господин исправник?
     -   Сущая  правда,   ваше  превосходительство,   -  отвечал  совершенно
смутившийся исправник.
     Гости захохотали.
     -  Люблю  молодца  за  искренность, -  сказал Кирила  Петрович,  а жаль
покойного  нашего исправника Тараса  Алексеевича - кабы не сожгли его, так в
околодке  было  бы  тише.  А  что  слышно про Дубровского?  где  его  видели
последний раз?
     - У  меня,  Кирила  Петрович, -  пропищал  толстый  дамской  голос, - в
прошлый вторник обедал он у меня...
     Все взоры обратились на  Анну Савишну Глобову, довольно  простую вдову,
всеми  любимую  за добрый и веселый нрав. Все  с любопытством  приготовились
услышать ее рассказ.
     - Надобно знать, что  тому  три недели послала  я приказчика на почту с
деньгами  для моего Ванюши. Сына  я не балую, да  и  не в состоянии баловать
хоть бы  и  хотела;  однако,  сами изволите  знать:  офицеру  гвардии  нужно
содержать  себя приличным образом,  и  я с  Ванюшей  делюсь  как могу своими
доходишками. Вот и послала  ему 2000 рублей, хоть Дубровский не раз приходил
мне  в голову, да думаю: город  близко, всего  7 верст, авось  бог пронесет.
Смотрю:  вечером мой приказчик возвращается, бледен, оборван и пеш - я так и
ахнула.  - Что  такое? что с тобою сделалось? Он мне: матушка Анна Савишна -
Разбойники ограбили; самого  чуть не  убили - сам Дубровский был тут,  хотел
повесить меня,  да сжалился, и отпустил -  за то  всего  обобрал  - отнял  и
лошадь и  телегу. Я обмерла; царь  мой небесный, что будет с  моим  Ванюшею?
Делать нечего:  написала я сыну письмо, рассказала всь  и послала  ему  свое
благословение без гроша денег.
     Прошла неделя, другая - вдруг въезжает ко мне на двор коляска. Какой-то
генерал просит  со мною увидеться: милости просим; входит ко мне человек лет
35,  смуглый,  черноволосый,  в  усах, в  бороде,  сущий  портрет  Кульнева,
рекомендуется мне  как друг и  сослуживец  покойного  мужа Ивана Андреевича:
он-де ехал мимо и не мог  не заехать  к  его вдове, зная,  что я тут живу. Я
угостила  его  чем  бог  послал, разговорились  о  том о  сем,  наконец и  о
Дубровском. Я  рассказала  ему  свое горе.  Генерал мой  нахмурился.  -  Это
странно, - сказал он, -  я слыхал, что Дубровский нападает  не на всякого, а
на  известных  богачей, но  и тут  делится  с ними, а не грабит дочиста, а в
убийствах  никто его  не  обвиняет, нет ли  тут плутни, прикажите-ка позвать
вашего  приказчика.  -  Пошли  за  приказчиком,  он  явился;  только  увидел
генерала,  он так и  остолбенел. "Расскажи-ка  мне,  братец,  каким  образом
Дубровский  тебя  ограбил, и как  он  хотел  тебя повесить".  Приказчик  мой
задрожал и повалился генералу в ноги. - Батюшка,  виноват  - грех  попутал -
солгал. - "Коли так, - отвечал генерал, -  так изволь же  рассказать барыне,
как всь дело случилось, а  я послушаю". Приказчик не мог опомниться. "Ну что
же, - продолжал генерал, - рассказывай: где ты встретился с Дубровским?" - У
двух сосен, батюшка, у двух сосен. - "Что же сказал он тебе?" - Он спросил у
меня, чей ты,  куда едешь и зачем? - "Ну,  а после?" - А после потребовал он
письмо и деньги. - "Ну". - Я отдал ему письмо и деньги. - "А он?  - - Ну - а
он?" - Батюшка, виноват. - "Ну, что ж он сделал?" - Он  возвратил мне деньги
и письмо, да сказал: ступай себе с богом - отдай это на почту. - "Ну, а ты?"
-  Батюшка,  виноват. -  "Я  с  тобою,  голубчик, управлюсь, - сказал грозно
генерал, -  а вы,  сударыня, прикажите  обыскать сундук  этого мошенника,  и
отдайте  мне  его на руки, а я  его проучу. Знайте, что  Дубровский сам  был
гвардейским офицером, он не захочет обидеть  товарища". Я  догадывалась, кто
был  его  превосходительство,  нечего  мне  было  с  ним  толковать.  Кучера
привязали  приказчика  к  козлам  коляски.  Деньги  нашли;  генерал  у  меня
отобедал, потом тотчас уехал,  и увез с собою  приказчика. Приказчика  моего
нашли на другой день в лесу, привязанного к дубу и ободранного как липку.
     Все слушали молча рассказ Анны Савишны, особенно барышни. Многие из них
втайне ему доброжелательствовали, видя в нем героя романического  - особенно
Марья  Кириловна,  пылкая мечтательница,  напитанная  тайнственными  ужасами
Радклиф.
     - И  ты,  Анна Савишна,  полагаешь, что  у тебя был сам  Дубровский,  -
спросил Кирила Петрович. - Очень же ты ошиблась. Не знаю, кто  был у тебя  в
гостях, а только не Дубровский.
     - Как, батюшка, не Дубровский, да кто же, как не он, выедет на дорогу и
станет останавливать прохожих, да их осматривать.
     - Не  знаю, а уж  верно не  Дубровский.  Я помню его ребенком,  не знаю
почернели ль у него волоса, а тогда был он кудрявый белокуренькой мальчик  -
но  знаю  наверное,  что  Дубровский  пятью годами  старше моей  Маши, и что
следственно ему не 35 лет, а около 23.
     - Точно так,  ваше превосходительство, - провозгласил исправник, у меня
в кармане и приметы  Владимира Дубровского. В них точно сказано, что  ему от
роду 23-й год.
     - А! - сказал Кирила  Петрович, - кстати: прочти-ка, а мы послушаем, не
худо нам знать его приметы, авось в глаза попадется, так не вывернется.
     Исправник вынул из  кармана довольно замаранный лист  бумаги, развернул
его с важностию и стал читать нараспев.
     "Приметы  Владимира  Дубровского,  составленные  по сказкам  бывших его
дворовых людей.
     "От роду 23  года,  роста  середнего, лицом чист, бороду  бреет,  глаза
имеет  карие,  волосы  русые,  нос  прямой.  Приметы   особые:  таковых   не
оказалось".
     - И только, - сказал Кирила Петрович.
     - Только, - отвечал исправник, складывая бумагу.
     - Поздравляю, г-н исправник. Ай да бумага! по этим  приметам  немудрено
будет вам отыскать Дубровского. Да кто же не среднего роста, у кого не русые
волосы,  не прямой нос, да  не карие  глаза! Бьюсь об  заклад, 3 часа  сряду
будешь говорить с самим Дубровским, а  не догадаешься, с кем бог тебя  свел.
Нечего сказать, умные головушки приказные.
     Исправник смиренно  положил  в карман  свою бумагу и молча  принялся за
гуся  с капустой.  Между тем  слуги успели  уж  несколько раз обойти гостей,
наливая каждому его рюмку. Несколько бутылок  горского  и цымлянского громко
были  уже откупорены  и  приняты  благосклонно  под именем шампанского, лица
начинали рдеть, разговоры становились звонче, несвязнее и веселее.
     -  Нет,  -  продолжал Кирила  Петрович,  -  уж  не  видать  нам  такого
исправника,  каков  был покойник Тарас Алексеевич! Этот  был не  промах,  не
разиня. Жаль что сожгли молодца, а то бы от него не ушел ни один человек изо
всей  шайки. Он бы  всех до  единого  переловил -  да и  сам  Дубровский  не
вывернулся б и не  откупился. Тарас  Алексеевич  деньги с него  взять-то  бы
взял, да и самого не выпустил - таков был обычай у покойника. Делать нечего,
видно, мне вступиться в это дело, да пойти на разбойников с моими домашними.
На первый  случай отряжу человек двадцать, так они и очистят воровскую рощу;
народ не  трусливый, каждый в одиночку на медведя ходит -  от разбойников не
попятятся.
     -  Здоров  ли  ваш медведь, батюшка  Кирила  Петрович,  -  сказал Антон
Пафнутьич, вспомня при сих  словах о  своем  косматом знакомце и о некоторых
шутках, коих и он был когда-то жертвою.
     -  Миша приказал долго жить, -  отвечал Кирила Петрович. - Умер славною
смертью, от руки неприятеля. Вон его победитель, - Кирила Петрович  указывал
на  Дефоржа;  - выменяй  образ  моего  француза.  Он  отомстил за твою...  с
позволения сказать... Помнишь?
     -  Как не помнить, - сказал Антон Пафнутьич почесываясь, - очень помню.
Так Миша умер.  Жаль Миши, ей-богу  жаль! какой был забавник! какой  умница!
эдакого медведя другого не сыщешь. Да зачем мусье убил его?
     Кирила Петрович с великим удовольствием стал рассказывать подвиг своего
француза, ибо имел счастливую способность тщеславиться всем,  что только  ни
окружало  его. Гости со  вниманием  слушали  повесть о  Мишиной смерти,  и с
изумлением посматривали на Дефоржа, который, не подозревая, что разговор шел
о  его  храбрости,  спокойно  сидел  на  своем  месте и  делал  нравственные
замечания резвому своему воспитаннику.
     Обед, продолжавшийся около  3  часов, кончился; хозяин положил салфетку
на стол  -  все встали  и пошли в  гостиную, где ожидал  их  кофей,  карты и
продолжение попойки, столь славно начатой в столовой.




     Около  семи  часов вечера  некоторые  гости  хотели ехать,  но  хозяин,
развеселенный  пуншем, приказал запереть ворота и объявил, что до следующего
утра никого со двора  не выпустит.  Скоро загремела  музыка,  двери  в  залу
отворились и бал завязался. Хозяин и его приближенные сидели в углу, выпивая
стакан  за стаканом и любуясь веселостию молодежи. Старушки играли  в карты.
Кавалеров,  как и везде, где  не квартирует какой-нибудь  уланской  бригады,
было менее,  нежели дам, все мужчины годные на  то были завербованы. Учитель
между  всеми отличался, он танцовал более всех,  все  барышни выбирали его и
находили, что с  ним  очень ловко вальсировать. Несколько раз кружился он  с
Марьей Кириловною - и барышни насмешливо за  ними  примечали.  Наконец около
полуночи усталый  хозяин  прекратил  танцы, приказал  давать ужинать - а сам
отправился спать.
     Отсутствие Кирила Петровича  придало обществу более  свободы и живости.
Кавалеры   осмелились   занять   место   подле   дам.  Девицы   смеялись   и
перешоптывались со своими  соседами;  дамы громко разговаривали через  стол.
Мужчины  пили, спорили и хохотали - словом,  ужин был чрезвычайно весел -  и
оставил по себе много приятных воспоминаний.
     Один только  человек  не участвовал в общей  радости  - Антон Пафнутьич
сидел пасмурен и молчалив на своем месте, ел рассеянно и казался чрезвычайно
беспокоен.  Разговоры  о разбойниках  взволновали  его воображение. Мы скоро
увидим, что он имел достаточную причину их опасаться.
     Антон  Пафнутьич,  призывая  господа  в свидетели  в  том, что  красная
шкатулка его была пуста, не лгал и не согрешал - красная шкатулка точно была
пуста, деньги, некогда в ней хранимые, перешли в кожаную суму, которую носил
он на  груди под рубашкой. Сею  только  предосторожностию успокоивал он свою
недоверчивость ко всем и вечную боязнь. Будучи принужден остаться ночевать в
чужом доме, он  боялся,  чтоб  не отвели ему ночлега где-нибудь в уединенной
комнате,  куда  легко  могли  забраться воры,  он  искал  глазами  надежного
товарища и выбрал наконец Дефоржа. Его  наружность, обличающая силу,  а пуще
храбрость,  им  оказанная  при  встрече  с  медведем,  о  коем бедный  Антон
Пафнутьич не мог  вспомнить без содрагания,  решили его выбор.  Когда встали
изо  стола,  Антон  Пафнутьич  стал  вертеться   около  молодого   француза,
покрякивая и откашливаясь, и наконец обратился к нему с изъяснением.
     - Гм, гм, нельзя ли, мусье,  переночевать  мне в вашей конурке,  потому
что извольте видеть - -
     - Que dйsire monsieur? - спросил Дефорж, учтиво ему поклонившись.
     - Эк  беда, ты, мусье, по-русски еще  не  выучился. Же ве,  муа,  ше ву
куше, понимаешь ли?
     - Monsieur, trиs volontiers, - отвечал Дефорж,  - veuillez  donner  des
ordres en consйquence.
     Антон  Пафнутьич,  очень  довольный  своими сведениями  во  французском
языке, пошел тотчас распоряжаться.
     Гости  стали  прощаться между собою и  каждый отправился в комнату, ему
назначенную.  А  Антон  Пафнутьич  пошел с  учителем во  флигель.  Ночь была
темная. Дефорж освещал дорогу фонарем,  Антон  Пафнутьич шел за ним довольно
бодро, прижимая изредко  к груди потаенную  суму - дабы  удостовериться, что
деньги его еще при нем.
     Пришед  во флигель, учитель  засветил свечу и  оба  стали  раздеваться;
между тем Антон  Пафнутьич похаживал по комнате, осматривая замки и окна - и
качая  головою  при  сем  неутешительном  смотре.  Двери  запирались   одною
задвижкою, окна не имели еще двойных рам. Он попытался было жаловаться на то
Дефоржу,  но  знания его  во французском языке  были слишком ограничены  для
столь  сложного  объяснения  -  француз  его  не понял,  и  Антон  Пафнутьич
принужден был  оставить свои жалобы. Постели  их стояли одна против  другой,
оба легли, и учитель потушил свечу.
     - Пуркуа ву туше, пуркуа ву туше, - закричал Антон Пафнутьич, спрягая с
грехом пополам русский глагол тушу на французский лад. - Я не  могу, дормир,
в потемках. - Дефорж не понял его восклицаний и пожелал ему доброй ночи.
     - Проклятый басурман, - проворчал Спицын, закутываясь в одеяло. - Нужно
ему было  свечку тушить. Ему  же хуже.  Я спать  не  могу без огня. - Мусье,
мусье,  - продолжал он,  - Же ве  авек  ву парле. -  Но француз не отвечал и
вскоре захрапел.
     - Храпит бестия француз, -  подумал  Антон Пафнутьич, - а мне так сон в
ум нейдет.  Того и гляди воры войдут в открытые двери или влезут в окно  - а
его, бестию,  и пушками  не добудишься.  - Мусье!  а, Мусье!  -  дьявол тебя
побери.
     Антон Пафнутьич  замолчал  -  усталость  и винные  пары  мало  по  малу
превозмогли его боязливость - он стал дремать, и вскоре глубокой сон овладел
им совершенно.
     Странное  готовилось  ему  пробуждение. Он чувствовал,  сквозь сон, что
кто-то тихонько дергал его за ворот рубашки. Антон Пафнутьич открыл глаза, и
при лунном свете осеннего  утра увидел перед собою Дефоржа:  француз в одной
руке  держал  карманный пистолет,  другою отстегивал  заветную  суму.  Антон
Пафнутьич обмер.
     - Кесь ке се, мусье, кесь ке се, - произнес он трепещущим голосом.
     - Тише, молчать, - отвечал учитель чистым русским языком, - молчать или
вы пропали. Я Дубровский.




     Теперь попросим у читателя позволения объяснить последние происшедствия
повести нашей предыдущими обстоятельствами, кои не успели мы еще рассказать.
     На станции** в доме смотрителя,  о  коем мы уже упомянули, сидел в углу
проезжий  с  видом  смиренным  и  терпеливым  -  обличающим  разночинца  или
иностранца,  т. е.  человека, не имеющего голоса на  почтовом тракте. Бричка
его  стояла на дворе, ожидая подмазки.  В ней лежал маленький чемодан, тощее
доказательство не весьма достаточного состояния. Проезжий не  спрашивал себе
ни  чаю, ни кофию, поглядывал в окно и посвистывал к великому неудовольствию
смотрительши, сидевшей за перегородкою.
     -  Вот  бог  послал  свистуна,  -  говорила  она  в  пол-голоса,  -  эк
посвистывает - чтоб он лопнул, окаянный басурман.
     - А что? - сказал смотритель, - что за беда, пускай себе свищет.
     -  Что за  беда? -  возразила сердитая  супруга.  -  А разве  не знаешь
приметы?
     -  Какой приметы? что свист  деньгу выживает. И!  Пахомовна,  у нас что
свисти, что нет: а денег всь нет как нет.
     - Да отпусти ты его, Сидорыч. Охота тебе его держать. Дай  ему лошадей,
да провались он к чорту.
     - Подождет, Пахомовна; на конюшне всего три тройки, четвертая отдыхает.
Того и гляди, подоспеют  хорошие проезжие;  не  хочу своею шеей отвечать  за
француза. Чу, так и есть! вон скачут. Э ге ге, да как шибко;  уж  не генерал
ли?
     Коляска остановилась у крыльца. Слуга  соскочил с козел - отпер дверцы,
и через  минуту молодой человек  в военной  шинели и в белой фуражке вошел к
смотрителю - вслед за ним слуга внес шкатулку и поставил ее на окошко.
     - Лошадей, - сказал офицер повелительным голосом.
     - Сейчас, - отвечал смотритель. - Пожалуйте подорожную.
     - Нет у меня подорожной. Я еду в сторону - - Разве ты меня не узнаешь?
     Смотритель засуетился и кинулся  торопить ямщиков. Молодой человек стал
расхаживать взад и вперед по комнате, зашел за перегородку, и спросил тихо у
смотрительши: кто такой проезжий.
     - Бог его ведает, - отвечала смотрительша, - какой-то француз. Вот уж 5
часов как дожидается лошадей да свищет. Надоел проклятый.
     Молодой человек заговорил с проезжим по-французски.
     - Куда изволите вы ехать? - спросил он его.
     - В ближний город, -  отвечал  француз,  - оттуда отправляюсь  к одному
помещику, который нанял меня за глаза в учители. Я думал сегодня быть уже на
месте, но г. смотритель, кажется, судил иначе. В  этой  земле трудно достать
лошадей, г-н офицер.
     - А к кому из здешних помещиков определились вы, - спросил офицер.
     - К г-ну Троекурову, - отвечал француз.
     - К Троекурову? кто такой этот Троекуров?
     - Ма  foi, mon officier... я слыхал о нем  мало доброго. Сказывают, что
он барин  гордый  и своенравный, жестокой в обращении со своими домашними  -
что никто не может с ним ужиться,  что  все трепещут  при его  имени,  что с
учителями  (avec les  outchitels) он  не церемонится,  и уже  двух засек  до
смерти.
     - Помилуйте! и вы решились определиться к такому чудовищу.
     - Что ж делать, г-н офицер.  Он предлогает мне хорошее жалование,  3000
р.  в  год и  всь готовое. Быть  может,  я  буду  счастливее других.  У меня
старушка  мать,  половину  жалования  буду  отсылать  ей на  пропитание,  из
остальных денег  в 5 лет  могу  скопить  маленький  капитал достаточный  для
будущей моей независимости -  и тогда  bonsoir, еду в  Париж  и  пускаюсь  в
комерческие обороты.
     - Знает ли вас кто-нибудь в доме Троекурова? - спросил он.
     - Никто, - отвечал учитель, - меня он выписал  из Москвы чрез одного из
своих  приятелей,  коего  повар,  мой  соотечественник,  меня  рекомендовал.
Надобно вам знать, что я готовился было не в учителя, а в кандиторы - но мне
сказали, что в вашей  земле  звание учительское не  в  пример  выгоднее  - -
Офицер  задумался. - Послушайте, - прервал офицер, - что если бы вместо этой
будущности  предложили вам 10000  чистыми деньгами,  с тем, чтоб сей же  час
отправились обратно в Париж.
     Француз посмотрел на офицера с изумлением, улыбнулся и покачал головою.
     - Лошади готовы, - сказал вошедший смотритель. - Слуга подтвердил то же
самое.
     - Сейчас, -  отвечал офицер,  - выдьте  вон  на  минуту. - Смотритель и
слуга  вышли. - Я  не шучу, - продолжал он  по-французски, -10000 могу я вам
дать, мне нужно только ваше отсутствие и ваши  бумаги.  -  При сих словах он
отпер шкатулку и вынул несколько кип ассигнаций.
     Француз вытаращил глаза. Он не знал, что и думать. - Мое отсутствие - -
мои  бумаги,  -  повторял  он с изумлением. - Вот мои бумаги - Но вы шутите;
зачем вам мои бумаги?
     - Вам дела нет до того. Спрашиваю, согласны вы или нет?
     Француз,  всь  еще не  веря своим ушам, протянул  бумаги  свои молодому
офицеру, который  быстро их пересмотрел. - Ваш  пашпорт -  -  хорошо. Письмо
рекомендательное,  посмотрим. Свидетельство о рождении, прекрасно. Ну вот же
вам ваши деньги, отправляйтесь назад. Прощайте - -
     Француз стоял как вкопаный.
     Офицер воротился. - Я было забыл самое важное. Дайте мне честное слово,
что всь это останется между нами - честное ваше слово.
     - Честное мое слово, - отвечал француз. - Но мои бумаги, что мне делать
без них.
     -  В  первом  городе  объявите, что  вы были ограблены Дубровским.  Вам
поверят, и  дадут нужные свидетельства. Прощайте, дай бог вам скорее доехать
до Парижа и найти матушку в добром здоровьи.
     Дубровский вышел из комнаты, сел в коляску и поскакал.
     Смотритель смотрел в окошко, и когда коляска уехала, обратился к жене с
восклицанием: - Пахомовна, знаешь ли ты что? ведь это был Дубровский.
     Смотрительша  опрометью  кинулась  к  окошку,  но  было  уже  поздно  -
Дубровский был уже далеко. Она принялась бранить мужа: - Бога ты не боишься,
Сидорыч,  зачем ты  не сказал  мне  того  прежде, я  бы  хоть  взглянула  на
Дубровского,  а теперь жди, чтоб он опять завернул.  Бессовестный  ты право,
бессовестный!
     Француз  стоял  как  вкопаный. Договор с офицером, деньги, всь казалось
ему сновидением. Но кипы ассигнаций были тут у него в кармане и красноречиво
твердили ему о существенности удивительного происшедствия.
     Он  решился нанять  лошадей до города. Ямщик повез  его шагом,  и ночью
дотащился он до города.
     Не доезжая до заставы, у которой, вместо часового, стояла развалившаяся
бутка, француз  велел остановиться,  -  вылез  из  брички,  и  пошел пешком,
объяснив знаками ямщику, что бричку и чамодан дарит ему на водку. Ямщик  был
в  таком  же изумлении  от  его щедрости, как  и сам француз  от предложения
Дубровского. Но, заключив из того, что немец сошел с ума, ямщик поблагодарил
его усердным поклоном, и не рассудив за благо въехать в  город, отправился в
известное  ему увеселительное заведение, коего хозяин был весьма ему знаком.
Там  провел  он целую ночь,  а  на  другой  день  утром на  порожней  тройке
отправился во-свояси - без брички  и без чамодана, с пухлым лицом и красными
глазами.
     Дубровский, овладев бумагами француза, смело явился, как мы уже видели,
к Троекурову и поселился в его доме. Каковы ни были его тайные намерения (мы
их узнаем после),  но в его поведении не оказалось ничего предосудительного.
Правда,  он  мало занимался  воспитанием маленького Саши,  давал  ему полную
свободу повесничать,  и не строго взыскивал за уроки, задаваемые только  для
формы - зато с  большим  прилежанием следил за  музыкальными  успехами своей
ученицы, и часто по целым  часам сиживал  с нею  за фортепьяно.  Все  любили
молодого учителя - Кирила Петрович за его  смелое проворство на охоте, Марья
Кириловна  за  неограниченное  усердие  и  робкую  внимательность, Саша - за
снисходительность  к  его  шалостям,  домашние  за  доброту  и  за  щедрость
повидимому  несовместную с его состоянием. Сам он, казалось, привязан был ко
всему семейству и почитал уже себя членом оного.
     Прошло  около  месяца   от  его  вступления  в  звание  учительское  до
достопамятного  празднества,  и никто не подозревал, что  в скромном молодом
французе  таился  грозный  разбойник  -  коего имя  наводило  ужас  на  всех
окрестных   владельцев.   Во  всь  это  время  Дубровский  не  отлучался  из
Покровского,  но  слух о  разбоях его  не  утихал благодаря изобретательному
воображению  сельских  жителей,  но  могло  статься  и  то,  что  шайка  его
продолжала свои действия и в отсутствии начальника.
     Ночуя в одной комнате с  человеком,  коего мог  он почесть личным своим
врагом и одним  из  главных  виновников  его  бедствия, -  Дубровский не мог
удержаться  от  искушения.  Он  знал о  существовании  сумки,  и  решился ею
завладеть. Мы  видели, как изумил он бедного  Антона Пафнутьича  неожиданным
своим превращением из учителей в разбойники.
     В 9 часов утра гости, ночевавшие в Покровском, собралися один за другим
в гостиной,  где кипел уже самовар, перед которым в  утреннем платье  сидела
Марья Кириловна, - а  Кирила Петрович в байковом сертуке и в туфлях  выпивал
свою широкую  чашку, похожую  на  полоскательную.  Последним  появился Антон
Пафнутьич;  он был так бледен  и  казался так  расстроен, что  вид  его всех
поразил, и что Кирила Петрович  осведомился  о его здоровии.  Спицын отвечал
безо всякого смысла и с ужасом поглядывал на учителя,  который тут же сидел,
как ни в чем не бывало. Через несколько минут слуга вошел и объявил Спицыну,
что коляска его готова - Антон Пафнутьич  спешил  откланяться и не смотря на
увещания хозяина вышел поспешно из  комнаты и тотчас уехал. Не понимали, что
с  ним  сделалось, и Кирила Петрович  решил, что  он  объелся.  После чаю  и
прощального  завтрака  прочие гости начали  разъезжаться, вскоре  Покровское
опустело, и всь вошло в обыкновенный порядок.




     Прошло  несколько  дней,  и не  случилось  ничего достопримечательного.
Жизнь  обитателей Покровского  была  однообразна. Кирила Петрович  ежедневно
выезжал на  охоту;  чтение,  прогулки  и  музыкальные  уроки занимали  Марью
Кириловну  -  особенно музыкальные  уроки. Она начинала понимать собственное
сердце и  признавалась, с  невольной досадою, что оно не  было равнодушно  к
достоинствам молодого  француза.  Он  с своей стороны не выходил из пределов
почтения и  строгой  пристойности,  и тем успокоивал ее гордость и боязливые
сомнения. Она с большей и большей  доверчивостью  предавалась  увлекательной
привычке.  Она скучала без Дефоржа,  в его  присутствии поминутно занималась
им, обо всем хотела знать его мнение и всегда с ним соглашалась. Может быть,
она не была еще влюблена, но при  первом случайном препятствии  или незапном
гонении судьбы пламя страсти должно было вспыхнуть в ее сердце.
     Однажды,  пришед  в  залу, где  ожидал ее  учитель,  Марья  Кириловна с
изумлением заметила смущение на бледном его  лице. Она открыла  форте-пьяно,
пропела несколько нот, но Дубровский под предлогом  головной боли извинился,
перервал урок и, закрывая  ноты, подал ей украдкою записку. Марья Кириловна,
не успев одуматься, приняла ее и раскаялась в ту  же минуту, но  Дубровского
не было уже в зале. Марья Кириловна пошла в свою комнату, развернула записку
и прочла следующее:
     "Будьте сегодня  в  7 часов в беседке у ручья  - Мне необходимо с  вами
говорить".
     Любопытство ее было сильно  возбуждено.  Она давно  ожидала  признания,
желая и опасаясь его. Ей приятно было  бы услышать подтверждение того, о чем
она догадывалась, но она  чувствовала,  что  ей  было бы неприлично  слышать
такое  объяснение от  человека, который по состоянию своему не мог надеиться
когда-нибудь получить ее руку. Она решилась идти на свидание,  но колебалась
в одном: каким образом примет она признание учителя, с аристократическим  ли
негодованием, с увещаниями ли дружбы, с  веселыми шутками, или с  безмолвным
участием. Между тем она поминутно  поглядывала на  часы. Смеркалось,  подали
свечи, Кирила  Петрович сел играть  в бостон с приезжими соседями.  Столовые
часы пробили третью четверть седьмого - и  Марья Кириловна тихонько вышла на
крыльцо - огляделась во все стороны и побежала в сад.
     Ночь была темна, небо покрыто тучами - в двух шагах от себя нельзя было
ничего  видеть, но Марья  Кириловна  шла в  темноте по знакомым дорожкам,  и
через минуту очутилась у беседки; тут остановилась она, дабы перевести дух и
явиться перед Дефоржем с видом равнодушным и  неторопливым.  Но Дефорж стоял
уже перед нею.
     -  Благодарю вас, - сказал он ей тихим и печальным голосом, - что вы не
отказали  мне в  моей  просьбе. Я был  бы  в  отчаянии, если  бы  на  то  не
согласились.
     Марья  Кириловна отвечала заготовленною  фразой: -  Надеюсь, что  вы не
заставите меня раскаяться в моей снисходительности.
     Он молчал и, казалося, собирался с духом. - Обстоятельства требуют... я
должен  вас  оставить,  -  сказал  он  наконец,  -  вы  скоро,  может  быть,
услышите... Но перед разлукой я должен с вами сам объясниться...
     Мария  Кириловна   не  отвечала   ничего.  В  этих  словах  видела  она
предисловие к ожидаемому признанию.
     - Я не то, что вы предполагаете, - продолжал он,  потупя голову, - я не
француз Дефорж, я Дубровский.
     Марья Кириловна вскрикнула.
     - Не  бойтесь,  ради бога, вы не  должны бояться моего  имени. Да я тот
несчастный, которого ваш отец лишил куска хлеба, выгнал из отеческого дома и
послал  грабить  на больших дорогах. Но вам не надобно  меня бояться - ни за
себя,  ни за  него. Всь кончено. - Я ему простил. Послушайте, вы спасли его.
Первый мой кровавый подвиг должен  был свершиться над ним. Я ходил около его
дома,  назначая,  где  вспыхнуть  пожару,  откуда войти  в его  спальню, как
пересечь ему все пути к  бегству -  в  ту минуту  вы  прошли  мимо меня, как
небесное видение, и сердце мое смирилось. Я понял, что дом, где обитаете вы,
священ, что ни единое  существо, связанное с вами узами  крови, не  подлежит
моему проклятию. Я отказался от мщения, как от безумства. Целые дни я бродил
около садов Покровского в надежде увидеть издали ваше  белое платье. В ваших
неосторожных  прогулках я следовал за вами, прокрадываясь  от куста к кусту,
счастливый мыслию, что вас охраняю,  что для вас нет  опасности там,  где  я
присутствую тайно. Наконец случай  представился.  Я поселился в  вашем доме.
Эти три недели были  для меня днями  счастия. Их воспоминание будет  отрадою
печальной моей  жизни.... Сегодня я  получил  известие,  после  которого мне
невозможно  долее здесь  оставаться. Я  расстаюсь с  вами  сегодня... сей же
час.. Но прежде я должен был вам  открыться,  чтоб вы не проклинали меня, не
презирали. Думайте иногда о Дубровском. Знайте, что он рожден  был для иного
назначения, что душа его умела вас любить, что никогда...
     Тут  раздался  легкой свист - и Дубровский умолк. Он схватил ее руку  и
прижал к пылающим устам. Свист повторился. - Простите, -  сказал Дубровский,
-  меня зовут, минута  может  погубить меня. -  Он отошел,  Марья  Кириловна
стояла  неподвижно  - Дубровский воротился  и  снова  взял ее  руку. -  Если
когда-нибудь,  -   сказал  он  ей  нежным   и  трогательным  голосом,-  если
когда-нибудь  несчастие вас  постигнет  и вы ни от кого  не будете ждать  ни
помощи, ни покровительства, в  таком  случае обещаетесь ли вы  прибегнуть ко
мне, требовать от меня  всего - для  вашего  спасения? Обещаетесь  ли  вы не
отвергнуть моей преданности?
     Мария Кириловна плакала молча. Свист раздался в третий раз.
     - Вы  меня губите! - закричал Дубровский. - Я не оставлю вас,  пока  не
дадите мне ответа - обещаетесь ли вы или нет?
     - Обещаюсь, - прошептала бедная красавица.
     Взволнованная  свиданием с Дубровским Марья  Кириловна  возвращалась из
саду. Ей показалось, что все люди разбегались - дом был в движении, на дворе
было  много  народа,  у  крыльца стояла  тройка - издали  услышала она голос
Кирила Петровича -  и  спешила войти в комнаты, опасаясь, чтоб отсутствие ее
не  было  замечено. В  зале  встретил  ее  Кирила  Петрович,  гости окружали
исправника, нашего знакомца,  и  осыпали его вопросами. Исправник в дорожном
платье,  вооруженный  с  ног до головы,  отвечал им с видом  таинственным  и
суетливым. - Где ты была, Маша, - спросил Кирила Петрович, - не встретила ли
ты М-r Дефоржа?- Маша насилу могла отвечать отрицательно.
     -  Вообрази,  -  продолжал  Кирила  Петрович, -  исправник приехал  его
схватить и уверяет меня, что это сам Дубровский.
     - Все приметы, ваше превосходительство, - сказал почтительно исправник.
-  Эх, братец, - прервал Кирила Петрович, - убирайся, знаешь куда, со своими
приметами. Я тебе моего француза не выдам, покаместь сам не разберу дела.  -
Как  можно  верить   на  слово  Антону  Пафнутьичу,   трусу  и   лгуну:  ему
пригрезилось, что  учитель  хотел ограбить его. Зачем  он  в то  же утро  не
сказал мне о том ни слова. - Француз застращал его, ваше превосходительство,
-  отвечал  исправник, - и  взял с него клятву молчать... -  Вранье, - решил
Кирила Петрович, - сейчас я всь выведу на  чистую  воду. - Где же учитель? -
спросил  он  у вошедшего слуги. -Нигде не  найдут-с, - отвечал слуга. -  Так
сыскать его, - закричал Троекуров, начинающий сумневаться. - Покажи мне твои
хваленые  приметы,- сказал он исправнику, который тотчас и подал ему бумагу.
-  Гм, гм,  23  года ... Оно так, да это  еще ничего  не  доказывает. Что же
учитель?  -  Не  найдут-с,  -  был  опять  ответ.  Кирила  Петрович  начинал
беспокоиться, Марья Кириловна была  ни жива, ни мертва. - Ты бледна, Маша, -
заметил ей отец, -  тебя перепугали.  -  Нет, папенька, - отвечала Маша, - у
меня  голова  болит. - Поди, Маша, в свою комнату  и  не беспокойся.  - Маша
поцаловала у него руку  и ушла скорее в свою комнату,  там она  бросилась на
постелю и зарыдала в истерическом припадке.  Служанки сбежались, раздели ее,
насилу-насилу успели ее успокоить холодной водой  и всевозможными спиртами -
ее уложили, и она впала в усыпление.
     Между тем француза не  находили. Кирила Петрович ходил взад и вперед по
зале,  грозно  насвистывая  Гром  победы раздавайся.  Гости шептались  между
собою, исправник  казался в дураках - француза не нашли. Вероятно,  он успел
скрыться, быв предупрежден. Но кем и как? это оставалось тайною.
     Било 11, и никто не думал о сне. Наконец Кирила Петрович сказал сердито
исправнику:
     -  Ну  что? ведь не  до свету  же тебе здесь  оставаться,  дом  мой  не
харчевня, не с твоим проворством,  братец, поймать Дубровского, если  уж это
Дубровский. Отправляйся-ка  во-свояси, да вперед будь расторопнее. Да и  вам
пора домой,  - продолжал он, обратясь  к гостям. - Велите закладывать -  а я
хочу спать.
     Так немилостиво расстался Троекуров со своими гостями! -




     Прошло несколько времени без всякого замечательного случая. Но в начале
следующего лета произошло много перемен в семейном быту Кирила Петровича.
     В 30-ти верстах от него  находилось богатое  поместие князя Верейского.
Князь  долгое время  находился в чужих  краях  -  всем имением  его управлял
отставной  маиор,  и никакого сношения  не существовало  между  Покровским и
Арбатовом. Но в конце мая месяца князь возвратился из-за границы и приехал в
свою деревню, которой от роду еще не видал. Привыкнув  к рассеянности, он не
мог вынести  уединения, и на третий день по своем приезде отправился обедать
к Троекурову, с которым был некогда знаком.
     Князю  было около  50  лет,  но  он казался гораздо старее.  Излишества
всякого  рода  изнурили  его  здоровие и положили  на нем свою  неизгладимую
печать.  Не  смотря на  то  наружность  его  была приятна,  замечательна,  а
.привычка быть всегда в обществе придавала ему некоторую любезность особенно
с  женщинами.  Он имел непрестанную  нужду в рассеянии и непрестанно скучал.
Кирила Петрович был чрезвычайно доволен его посещением, приняв  оное  знаком
уважения от человека,  знающего свет; он по обыкновению своему  стал угощать
его  смотром  своих заведений  и  повел на  псарный двор. Но князь  чуть  не
задохся  в  собачьей атмосфере,  и спешил выдти  вон, зажимая  нос  платком,
опрысканным духами.  Старинный сад с  его стрижеными липами, четвероугольным
прудом  и правильными аллеями ему не  понравился; он любил английские сады и
так называемую природу, но  хвалил и восхищался;  слуга пришел доложить, что
кушание  поставлено.  Они пошли обедать. Князь прихрамывал,  устав  от своей
прогулки, и уже раскаиваясь в своем посещении.
     Но в  зале встретила их Марья Кириловна, и старый  волокита был поражен
ее  красотой.  Троекуров  посадил  гостя  подле  ее.  Князь  был оживлен  ее
присутствием,  был  весел  и  успел  несколько  раз  привлечь   ее  внимание
любопытными своими рассказами.  После обеда Кирила  Петрович предложил ехать
верхом, но  князь извинился, указывая на свои бархатные сапоги - и  шутя над
своею  подагрой - он предпочел прогулку в линейке, с тем чтоб не разлучаться
с милою своей соседкою. Линейку заложили. Старики и красавица сели  втроем и
поехали.  Разговор не прерывался.  Марья Кириловна  с  удовольствием слушала
льстивые  и  веселые  приветствия светского  человека, как  вдруг Верейский,
обратясь  к  Кирилу  Петровичу,  спросил  у него, что  значит  это погорелое
строение, и  ему  ли  оно  принадлежит?  -  -  Кирила  Петрович  нахмурился;
воспоминания, возбуждаемые в нем погорелой усадьбою, были ему неприятны.  Он
отвечал, что  земля теперь его и что прежде принадлежала она  Дубровскому. -
Дубровскому, - повторил Верейский, -  как, этому славному разбойнику? - Отцу
его, - отвечал Троекуров, - да и отец-то был порядочный разбойник.
     - Куда же девался наш Ринальдо? жив ли он, схвачен ли он?
     -  И  жив и  на  воле -  и покаместь у нас будут исправники  за одно  с
ворами,  до тех  пор не будет он пойман; кстати,  князь, Дубровский  побывал
ведь у тебя в Арбатове?
     -  Да, прошлого  году  он,  кажется, что-то сжег  или разграбил. - - Не
правда ли, Марья  Кириловна,  что было бы любопытно познакомиться покороче с
этим романтическим героем?
     - Чего любопытно! -  сказал Троекуров, - она знакома с  ним  - он целые
три  недели учил  ее  музыки, да  слава богу не взял  ничего за уроки.  -Тут
Кирила Петрович начал  рассказывать  повесть о своем французе-учителе. Марья
Кириловна  сидела  как на иголках, Верейский  выслушал с глубоким вниманием,
нашел все  это очень  странным, и переменил  разговор. Возвратясь  он  велел
подавать  свою  карету,  и  не смотря  на  усильные просьбы Кирила Петровича
остаться ночевать, уехал тотчас после чаю. Но прежде просил Кирила Петровича
приехать  к нему в гости с Марьей  Кириловной - и гордый Троекуров обещался,
ибо, взяв в уважение княжеское достоинство, две звезды  и  3000 душ родового
имения, он до некоторой степени почитал князя Верейского себе равным.
     Два  дня  спустя  после  сего посещения  Кирила  Петрович  отправился с
дочерью в гости  к  князю  Верейскому.  Подъезжая  к  Арбатову  он не мог не
любоваться  чистыми и веселыми избами крестьян и каменным господским домом -
выстроенным во вкусе английских замков. Перед домом расстилался густозеленый
луг,  на  коем  паслись  швейцарские  коровы,  звеня своими  колокольчиками.
Пространный  парк  окружал дом со  всех  сторон.  Хозяин встретил  гостей  у
крыльца, и подал руку молодой красавице. Они вошли в великолепную  залу, где
стол  был накрыт на три прибора. Князь подвел  гостей к окну, и  им открылся
прелестный  вид.  Волга протекала перед окнами, по ней шли нагруженные барки
под  натянутыми  парусами  и  мелькали  рыбачьи  лодки,  столь  выразительно
прозванные душегубками. За рекою - тянулись холмы и поля, несколько деревень
оживляли  окрестность. Потом  они  занялись  рассмотрением  галлерей картин,
купленных князем в  чужих краях. Князь объяснял Марьи Кириловне их различное
содержание, историю  живописцев,  указывал на достоинство и  недостатки.  Он
говорил  о  картинах не  на условленном  языке  педантического знатока, но с
чувством и воображением. Марья Кириловна слушала его  с удовольствием. Пошли
за  стол. Троекуров  отдал полную  справедливость винам своего Амфитриона  и
искусству  его  повара,  а  Марья  Кириловна  не  чувствовала  ни  малейшего
замешательства  или принуждения  в беседе  с человеком, которого  видела она
только во  второй раз отроду. После  обеда хозяин  предложил  гостям пойти в
сад. Они пили кофей в беседке на берегу широкого озера, усеянного островами.
Вдруг  раздалась духовая  музыка, и шестивесельная лодка  причалила  к самой
беседке. Они  поехали по озеру, около островов - посещали некоторые из них -
на одном находили мраморную статую, на другом  уединенную пещеру, на третьем
памятник с таинственной надписью, возбуждавшей в Марьи  Кириловне девическое
любопытство, не  вполне удовлетворенное учтивыми недомолвками князя  - время
прошло  незаметно  - начало смеркаться. Князь  под предлогом свежести и росы
спешил возвратиться домой -  самовар их ожидал. Князь просил Марью Кириловну
хозяйничать в доме старого холостяка. Она разливала чай - слушая неистощимые
рассказы любезного  говоруна - вдруг раздался выстрел  -  и ракетка осветила
небо. Князь подал Марье Кириловне шаль и позвал  ее и  Троекурова на балкон.
Перед домом  в  темноте разноцветные  огни вспыхнули, завертелись, поднялись
вверх колосьями, пальмами,  фонтанами, посыпались дождем, звездами, угасали,
и  снова вспыхивали.  Марья Кириловна веселилась  как дитя. Князь  Верейской
радовался  ее восхищению  -  а  Троекуров  был чрезвычайно  им доволен,  ибо
принимал tous les frais князя, как знаки уважения и желания ему угодить.
     Ужин в  своем  достоинстве  ничем не уступал обеду. Гости отправились в
комнаты, для  них отведенные, и на другой  день поутру расстались с любезным
хозяином, дав друг другу обещание вскоре снова увидеться.




     Марья  Кириловна  сидела  в  своей  комнате,  вышивая в пяльцах,  перед
открытым  окошком.  Она  не  путалась  шелками, подобно  любовнице  Конрада,
которая в  любовной рассеянности вышила  розу зеленым шелком.  Под  ее иглой
канва  повторяла безошибочно узоры  подлинника, не смотря на то  ее мысли не
следовали за работой, они были далеко.
     Вдруг  в окошко  тихонько  протянулась рука -  кто-то положил на пяльцы
письмо и  скрылся, прежде  чем Марья  Кириловна успела образумиться.  В  это
самое время слуга к ней вошел и позвал ее к Кирилу Петровичу. Она с трепетом
спрятала письмо за косынку, и поспешила к отцу - в кабинет.
     Кирила  Петрович  был  не  один.  Князь  Верейский  сидел  у  него. При
появлении  Марьи   Кириловны  князь   встал   и   молча   поклонился  ей   с
замешательством  для  него  необыкновенным. -  Подойди  сюда, Маша, - сказал
Кирила Петрович, - скажу тебе новость, которая, надеюсь, тебя обрадует.  Вот
тебе жених, князь тебя сватает.
     Маша  остолбенела,  смертная бледность покрыла ее  лицо.  Она  молчала.
Князь к ней подошел, взял ее  руку и с  видом тронутым спросил:  согласна ли
она сделать его счастие. Маша молчала.
     - Согласна,  конечно, согласна, - сказал Кирила  Петрович, - но знаешь,
князь: девушке трудно выговорить это слово.  Ну, дети, поцалуйтесь  и будьте
счастливы.
     Маша  стояла неподвижно,  старый князь поцаловал ее руку,  вдруг  слезы
побежали по ее бледному лицу. Князь слегка нахмурился.
     -  Пошла, пошла, пошла, - сказал Кирила Петрович, - осуши свои слезы, и
воротись к нам  веселешенька. Они  все  плачут при помолвке, - продолжал он,
обратясь  к Верейскому,  -  это  у  них уж  так заведено...  Теперь,  князь,
поговорим о деле - т. е. о приданом.
     Марья  Кириловна  жадно   воспользовалась  позволением  удалиться.  Она
побежала в свою комнату, заперлась и  дала волю своим слезам, воображая себя
женою старого князя; он вдруг  показался ей отвратительным и ненавистным - -
брак  пугал  ее  как плаха,  как могила...  "Нет, нет,  -  повторяла  она  в
отчаянии,  -  лучше умереть, лучше в монастырь, лучше пойду за Дубровского".
Тут она вспомнила о письме, и жадно  бросилась его читать, предчувствуя, что
оно  было от  него. В самом  деле  оно  было писано им - и заключало  только
следующие слова:
     "Вечером в 10 час. на прежнем месте".




     Луна сияла  - июльская  ночь  была тиха - изредко подымался ветерок,  и
легкий шорох пробегал по всему саду.
     Как  легкая тень молодая красавица  приблизилась  к  месту назначенного
свидания. Еще никого не было видно, вдруг из-за  беседки очутился Дубровский
перед нею.
     - Я всь знаю, - сказал  он  ей  тихим и печальным  голосом. - Вспомните
ваше обещание.
     - Вы  предлагаете мне свое  покровительство, - отвечала Маша,  -  но не
сердитесь - оно пугает меня. Каким образом окажете вы мне помочь?
     - Я бы мог избавить вас от ненавистного человека.
     - Ради бога,  не трогайте  его,  не смейте его  тронуть,  если вы  меня
любите - я не хочу быть виною какого-нибудь ужаса...
     -  Я  не трону его, воля ваша для меня священна. Вам обязан он  жизнию.
Никогда злодейство не будет совершено во имя ваше. Вы должны быть чисты даже
и в моих преступлениях. Но как же спасу вас от жестокого отца?
     - Еще есть надежда. Я надеюсь тронуть его моими слезами и отчаянием. Он
упрям, но он так меня любит.
     - Не надейтесь по пустому: в этих слезах  увидит он только обыкновенную
боязливость и  отвращение, общее всем молодым девушкам, когда идут они замуж
не  по страсти, а из  благоразумного расчета;  что  если возьмет  он себе  в
голову сделать счастие ваше вопреки вас самих; если насильно повезут вас под
венец, чтоб навеки предать судьбу вашу во власть старого мужа...
     - Тогда, тогда делать нечего, явитесь за мною - я буду вашей женою.
     Дубровский затрепетал -  бледное лицо покрылось  багровым румянцем, и в
ту же минуту стало бледнее прежнего. Он долго молчал - потупя голову.
     - Соберитесь с всеми силами души, умоляйте отца, бросьтесь к его ногам:
представьте ему весь ужас будущего, вашу молодость, увядающую  близ хилого и
развратного старика  - решитесь на жестокое объяснение; скажите, что если он
останется  неумолим, то...  то  вы найдете  ужасную защиту...  скажите,  что
богатство  не доставит вам ни  одной  минуты  счастия; роскошь  утешает одну
бедность, и то с непривычки на  одно  мгновение; не отставайте  от  него, не
пугайтесь ни его гнева, ни угроз  -  пока останется хоть тень надежды,  ради
бога, не отставайте. Если ж не будет уже другого средства...
     Тут Дубровский  закрыл  лицо руками, он,  казалось,  задыхался  -  Маша
плакала...
     - Бедная, бедная  моя участь, - сказал он, горько  вздохнув.  - За  вас
отдал  бы  я жизнь, видеть вас издали, коснуться  руки вашей  было  для меня
упоением. И когда открывается для меня возможность  прижать вас к волнуемому
сердцу и сказать: Ангел умрем! бедный, я должен остерегаться от блаженства -
я  должен отдалять его  всеми  силами... Я  не  смею  пасть  к  вашим ногам,
благодарить  небо  за  непонятную  незаслуженную  награду. О  как  должен  я
ненавидеть того - но чувствую - теперь в сердце моем нет места ненависти.
     Он  тихо обнял стройный  ее стан и  тихо  привлек ее  к своему  сердцу.
Доверчиво склонила она голову на плечо молодого разбойника. Оба молчали.
     Время  летело. -  Пора,  - сказала наконец  Маша. Дубровский как  будто
очнулся от усыпления. Он взял ее руку и надел ей на палец кольцо.
     - Если решитесь прибегнуть  ко мне, - сказал  он, - то принесите кольцо
сюда, опустите его в дупло этого дуба - я буду знать, что делать.
     Дубровский поцаловал ее руку и скрылся между деревьями.




     Сватовство  князя  Верейского не было уже тайною для соседства - Кирила
Петрович  принимал  поздравления, свадьба  готовилась.  Маша  день  ото  дня
отлагала решительное  объявление.  Между тем обращение  ее со старым женихом
было  холодно  и  принужденно. Князь  о  том  не  заботился.  Он о любви  не
хлопотал, довольный ее безмолвным согласием.
     Но  время шло. Маша  наконец решилась  действовать -  и написала письмо
князю Верейскому; она старалась  возбудить в его сердце чувство великодушия,
откровенно  признавалась, что не  имела  к  нему ни малейшей  привязанности,
умоляла его отказаться от ее  руки  и самому защитить ее от власти родителя.
Она  тихонько  вручила письмо князю  Верейскому,  тот прочел  его наедине  и
нимало  не  был  тронут  откровенностию своей невесты.  Напротив, он  увидел
необходимость  ускорить свадьбу  и  для того  почел  нужным показать  письмо
будущему тестю.
     Кирила Петрович взбесился; насилу князь мог уговорить его не показывать
Маше и виду,  что  он уведомлен о ее письме. Кирила Петрович согласился ей о
том не говорить, но решился не тратить времени  и назначил  быть свадьбе  на
другой же день. Князь нашел сие весьма благоразумным, пошел к своей невесте,
сказал  ей, что письмо очень  его опечалило,  но  что он надеется современем
заслужить ее привязанность, что мысль ее лишиться слишком для него тяжела, и
что он  не  в  силах согласиться  на  свой  смертный  приговор.  За  сим  он
почтительно поцеловал  ее  руку  и  уехал,  не сказав ей ни  слова о решении
Кирила Петровича.
     Но едва успел он выехать со двора, как отец ее вошел,  и напрямик велел
ей быть  готовой  на  завтрашний  день.  Марья  Кириловна, уже взволнованная
объяснением  князя Верейского, залилась слезами и бросилась к ногам  отца. -
Папинька, - закричала она жалобным голосом, - папенька, не губите меня, я не
люблю князя, я не хочу быть его женою...
     - Это что  значит,  - сказал  грозно  Кирила Петрович,  - до сих пор ты
молчала  и  была  согласна,  а   теперь,  когда  всь  решено,  ты   вздумала
капризничать и  отрекаться Не изволь  дурачиться;  этим со мною ты ничего не
выиграешь.
     - Не губите меня, - повторяла бедная Маша, - за что гоните меня от себя
прочь, и отдаете человеку нелюбимому, разве я вам надоела, я хочу остаться с
вами по прежнему.  Папенька, вам без меня будет грустно, еще грустнее, когда
подумаете, что я несчастлива,  папенька: не принуждайте меня, я не хочу идти
замуж...
     Кирила Петрович был  тронут, но  скрыл  свое  смущение и  оттолкнув  ее
сказал сурово:
     - Всь это вздор, слышишь ли. Я знаю лучше твоего, что нужно  для твоего
счастия. Слезы тебе не помогут, послезавтра будет твоя свадьба.
     -  Послезавтра,  - вскрикнула Маша,  -  боже мой! Нет, нет, невозможно,
этому не быть. Папенька, послушайте, если уже  вы решились погубить меня, то
я найду защитника, о котором вы и не думаете, вы увидите, вы  ужаснетесь, до
чего вы меня довели.
     -  Что?  что?  -  сказал  Троекуров,  - угрозы!  мне угрозы, -  дерзкая
девчонка!  -  Да  знаешь ли  ты, что  я  с тобою  сделаю  то,  чего ты и  не
воображаешь. Ты смеешь меня  стращать защитником. Посмотрим,  кто будет этот
защитник.
     - Владимир Дубровский, - отвечала Маша в отчаянии.
     Кирила  Петрович  подумал,  что она  сошла  с  ума,  и  глядел на нее с
изумлением. - Добро, - сказал он  ей, после некоторого молчания, - жди  себе
кого  хочешь  в  избавители, а покаместь сиди  в этой комнате, ты  из нее не
выдешь до самой свадьбы. - С этим словом Кирила  Петрович вышел  и запер  за
собою двери.
     Долго  плакала бедная девушка, воображая всь, что ожидало ее, но бурное
объяснение  облегчило  ее  душу, и  она спокойнее  могла рассуждать о  своей
участи и о том, что надлежало ей делать. Главное было для нее: избавиться от
ненавистного  брака;  участь супруги  разбойника  казалась  для  нее  раем в
сравнении со жребием, ей уготовленным. Она  взглянула на кольцо, оставленное
ей Дубровским.  Пламенно желала  она с ним увидеться наедине и еще раз перед
решительной минутой долго  посоветоваться.  Предчувствие  сказывало  ей, что
вечером  найдет  она Дубровского  в  саду,  близ беседки; она решилась пойти
ожидать   его  там  -  как   только  станет  смеркаться.  Смерклось  -  Маша
приготовилась,  но  дверь  ее  заперта  на ключ. Горничная отвечала ей из-за
двери, что Кирила Петрович не  приказал ее выпускать. Она была под  арестом.
Глубоко  оскорбленная, она  села  под  окошко, и до глубокой ночи  сидела не
раздеваясь, неподвижно глядя  на темное небо. На рассвете она  задремала, но
тонкий сон ее был встревожен печальными видениями и лучи восходящего  солнца
уже разбудили ее.




     Она  проснулась,  и  с  первой мыслью  представился  ей  весь  ужас  ее
положения.  Она позвонила,  девка вошла и на вопросы ее отвечала, что Кирила
Петрович вечером  ездил в Арбатово и возвратился поздно, что он дал  строгое
приказание не выпускать ее из ее комнаты и смотреть за тем, чтоб никто с нею
не говорил - что впрочем не видно никаких особенных приготовлений к свадьбе,
кроме  того,  что велено  было попу  не отлучаться из деревни  ни под  каким
предлогом. После сих известий девка оставила Марью Кириловну и снова заперла
двери.
     Ее  слова ожесточили  молодую  затворницу  -  голова ее кипела  - кровь
волновалась - она решилась  дать знать обо  всем  Дубровскому и стала искать
способа  отправить  кольцо  в  дупло заветного  дуба;  в  это время  камушек
ударился в окно ее, стекло зазвенело - и Марья Кириловна взглянула на двор и
увидела  маленького  Сашу,  делающего  ей   тайные  знаки.  Она  знала   его
привязанность и обрадовалась ему. Она отворила окно.
     - Здравствуй, Саша, - сказала  она, - зачем ты меня зовешь? - Я пришел,
сестрица,  узнать от вас, не надобно  ли вам  чего-нибудь. Папенька сердит и
запретил всему дому вас слушаться, но велите  мне сделать, что вам угодно, и
я для вас всь сделаю.
     - Спасибо, милый мой Сашинька, слушай: ты  знаешь старый  дуб с дуплом,
что у беседки?
     - Знаю, сестрица.
     - Так  если ты меня  любишь, сбегай туда поскорей, и положи в дупло вот
это кольцо, да смотри же, чтоб никто тебя не видал.
     С этим словом она бросила ему кольцо и заперла окошко.
     Мальчик поднял кольцо, во весь дух  пустился бежать  -  и в  три минуты
очутился у заветного дерева. Тут он остановился, задыхаясь, оглянулся во все
стороны и положил колечко в  дупло. Окончив  дело благополучно, хотел он тот
же час донести о  том Марьи  Кириловне,  как вдруг рыжий и  косой оборванный
мальчишка мелькнул из-за беседки, кинулся к  дубу и  запустил руку  в дупло.
Саша быстрее белки бросился к нему и зацепился за, его обеими руками.
     - Что ты здесь делаешь? - сказал он грозно.
     - Тебе како дело? - отвечал мальчишка, стараясь от него освободиться.
     -  Оставь это кольцо,  рыжий заяц, - кричал  Саша, - или  я проучу тебя
по-свойски.
     Вместо ответа тот ударил его кулаком по лицу, но Саша его не выпустил -
и закричал во всь горло: - Воры, воры - сюда, сюда...
     Мальчишка  силился  от него отделаться. Он  был повидимому двумя годами
старее Саши,  и гораздо его сильнее, но  Саша  был увертливее.  Они боролись
несколько минут,  наконец рыжий  мальчик одолел. Он повалил Сашу на  земь  и
схватил его за горло.
     Но в это время сильная рука вцепилась в его рыжие и щетинистые волосы и
садовник Степан приподнял его на пол-аршина от земли...
     - Ах, ты,  рыжая  бестия,  - говорил  садовник, - да как ты смеешь бить
маленького барина...
     Саша успел вскочить и оправиться. - Ты меня схватил под силки, - сказал
он, - а то бы никогда меня не повалил. Отдай сейчас кольцо, и убирайся.
     - Как не так,  -  отвечал рыжий, и вдруг перевернувшись на одном месте,
освободил свои  щетины от руки Степановой.  Тут он пустился было  бежать, но
Саша  догнал  его, толкнул в спину,  и мальчишка упал со всех ног - садовник
снова его схватил и связал кушаком.
     - Отдай кольцо!
     -  Погоди, барин,  -  сказал Степан,  - мы  сведем  его на  расправу  к
приказчику.
     Садовник  повел  пленника на  барской двор, а  Саша  его сопровождал, с
беспокойством поглядывая на свои шаровары, разорванные и замаранные зеленью.
Вдруг все трое очутились перед  Кирилом  Петровичем, идущим осматривать свою
конюшню.
     - Это что? - спросил он Степана.
     Степан  в коротких  словах описал всь  происшедствие.  Кирила  Петрович
выслушал его со вниманием.
     - Ты, повеса, - сказал он, обратясь к Саше, - за что ты с ним связался?
     - Он украл из дупла кольцо, папенька, прикажите отдать кольцо.
     - Какое кольцо, из какого дупла?
     - Да мне Марья Кириловна... да то кольцо...
     Саша смутился,  спутался. Кирила Петрович нахмурился -  и сказал, качая
головою:
     -  Тут замешалась  Марья Кириловна. Признавайся во всем, или так отдеру
тебя розгою, что ты и своих не узнаешь.
     -  Ей-богу,  папенька, я, папенька  - - Мне  Марья Кириловна ничего  не
приказывала, папенька.
     - Степан, ступай-ка да  срежь мне хорошенькую, свежую березовую розгу -
-
     - Постойте, папенька, я всь вам  расскажу. Я сегодня  бегал по двору, а
сестрица  Марья Кириловна  открыла окошко -  и  я подбежал  - и сестрица  не
нарочно уронила  кольцо,  и я спрятал его в  дупло,  и  -  и  - - этот рыжий
мальчик хотел кольцо украсть.
     -  Не  нарочно  уронила,  а ты  хотел  спрятать - -  Степан,  ступай за
розгами.
     - Папенька, погодите, я  всь  расскажу. Сестрица Марья Кириловна велела
мне сбегать к дубу и положить кольцо в дупло, я и сбегали положил кольцо - а
этот скверный мальчик...
     Кирила Петрович обратился к  скверному мальчику - и спросил его грозно:
- Чей ты?
     - Я дворовый человек господ Дубровских, - отвечал рыжий мальчик.
     Лицо Кирила Петровича омрачилось.
     - Ты, кажется, меня господином не признаешь, добро, - отвечал  он.  - А
что ты делал в моем саду?
     - Малину крал, - отвечал мальчик с большим равнодушием.
     - Ага, слуга в барина: каков поп, таков и приход, а малина разве растет
у меня на дубах?
     Мальчик ничего не отвечал.
     - Папенька, прикажите ему отдать кольцо, - сказал Саша.
     - Молчи,  Александр,  - отвечал Кирила  Петрович, -  не забудь,  что  я
собираюсь с тобою разделаться.  Ступай в свою комнату. Ты  - косой  - ты мне
кажешься малый не промах. - Отдай кольцо и ступай домой.
     Мальчик разжал кулак и показал, что в его руке не было ничего.
     - Если ты мне во всем признаешься, так я тебя не высеку, дам еще  пятак
на орехи. Не то, я с тобою сделаю то, чего ты не ожидаешь. Ну!
     Мальчик не отвечал ни слова и стоял, потупя голову и приняв на себя вид
настоящего дурачка.
     -  Добро,  -  сказал Кирила Петрович,  - запереть его  куда-нибудь,  да
смотреть, чтоб он не убежал - или со всего дома шкуру спущу.
     Степан  отвел  мальчишку  на голубятню,  запер  его  там,  и  приставил
смотреть за ним старую птичницу Агафию.
     - Сейчас  ехать  в  город  за исправником, -  сказал  Кирила  Петрович,
проводив мальчика глазами, - да как можно скорее.
     -  Тут  нет  никакого  сомнения.  Она  сохранила  сношения  с проклятым
Дубровским. Но ужели и в самом деле она  звала его на помощь? - думал Кирила
Петрович, расхаживая по комнате и сердито насвистывая: Гром победы. - Может.
быть, я наконец нашел на  его  горячие следы, и он от нас  не увернется.  Мы
воспользуемся этим случаем. Чу! колокольчик, слава богу, это исправник.
     - Гей, привести сюда мальчишку пойманного.
     Между тем тележка въехала на двор, и знакомый уже нам исправник вошел в
комнату весь запыленный.
     - Славная весть, - сказал ему Кирила Петрович, - я поймал Дубровского.
     -  Слава богу,  ваше превосходительство, -  сказал  исправник  с  видом
обрадованным, - где же он?
     - То  есть не  Дубровского, а одного из его шайки. Сейчас его приведут.
Он пособит нам поймать самого атамана. Вот его и привели.
     Исправник,   ожидавший  грозного   разбойника,   был  изумлен,   увидев
13-летнего мальчика, довольно слабой наружности. Он с  недоумением обратился
к   Кирилу  Петровичу  и  ждал  объяснения.  Кирила  Петрович  стал  тут  же
рассказывать утреннее происшедствие, не упоминая однако ж о Марьи Кириловне.
     Исправник выслушал его со вниманием, поминутно взглядывая на маленького
негодяя,  который,  прикинувшись  дурачком,  казалось  не  обращал  никакого
внимания на всь, что делалось около него.
     -  Позвольте, ваше превосходительство, переговорить с  вами наедине,  -
сказал наконец исправник.
     Кирила Петрович повел его в другую комнату и запер за собою дверь.
     Через  полчаса они  вышли  опять в  залу, где невольник ожидал  решения
своей участи.
     - Барин хотел, - сказал  ему  исправник, -  посадить  тебя  в городской
острог, выстегать плетьми и сослать потом  на поселение  - но я вступился за
тебя и выпросил тебе прощение. - Развязать его.
     Мальчика развязали.
     -  Благодари же барина,  -  сказал исправник.  Мальчик подошел к Кирилу
Петровичу и поцаловал у него руку.
     - Ступай себе домой, - сказал ему Кирила Петрович, - да вперед не крадь
малины по дуплам.
     Мальчик  вышел,   весело  спрыгнул  с  крыльца  и  пустился   бегом  не
оглядываясь  через поле  в Кистеневку. Добежав до деревни, он остановился  у
полуразвалившейся избушки,  первой с края, и  постучал  в  окошко  -  окошко
поднялось, и старуха показалась. -  Бабушка, хлеба, - сказал мальчик,  - я с
утра ничего не ел, умираю с голоду.
     - Ах, это ты, Митя, да где ж  ты пропадал, бесенок, - отвечала старуха.
- После расскажу, бабушка, ради бога хлеба. - Да войди ж в  избу. - Некогда,
бабушка,  - мне надо  сбегать еще в одно место. Хлеба, ради Христа, хлеба. -
Экой непосед, - проворчала старуха, - на,  вот тебе ломотик, -  и  сунула  в
окошко  ломоть  черного  хлеба. Мальчик  жадно  его  прикусил  и  жуя  мигом
отправился далее.
     Начинало смеркаться. Митя пробирался овинами и огородами в Кистеневскую
рощу.  Дошедши  до   двух   сосен,  стоящих  передовыми  стражами  рощи,  он
остановился,  оглянулся  во все  стороны, свистнул  свистом пронзительным  и
отрывисто и стал слушать;  легкий  и продолжительный свист  послышался ему в
ответ, кто-то вышел из рощи и приблизился к нему.




     Кирила  Петрович ходил  взад  и  вперед  по зале, громче  обыкновенного
насвистывая свою  песню;  весь  дом  был  в движении  -  слуги бегали, девки
суетились - в сарае кучера  закладывали карету - на дворе толпился народ.  В
уборной  барышни,  перед  зеркалом,  дама,  окруженная  служанками,  убирала
бледную, неподвижную Марью Кириловну, голова ее томно клонилась под тяжестью
брилиантов, она слегка вздрагивала, когда неосторожная рука укалывала ее, но
молчала, бессмысленно глядясь в зеркало.
     - Скоро ли? - раздался у дверей голос Кирила Петровича. - Сию минуту, -
отвечала дама, - Марья Кириловна, встаньте, посмотритесь; хорошо ли? - Марья
Кириловна встала и не отвечала ничего. Двери отворились. - Невеста готова, -
сказала дама Кирилу Петровичу, - прикажите садиться в карету. - С  богом,  -
отвечал Кирила  Петрович,  и  взяв со стола образ, - подойди ко мне, Маша, -
сказал он ей тронутым голосом, - благословляю тебя... - Бедная девушка упала
ему в ноги и зарыдала. -  Папинька... папинька... - говорила она в слезах, и
голос ее  замирал.  Кирила Петрович  спешил  ее  благословить - ее подняли и
почти понесли в  карету. С нею села посаженая мать - и одна из служанок. Они
поехали в церковь. Там жених уж их ожидал. Он вышел навстречу невесты, и был
поражен ее бледностию и странным видом. Они  вместе вошли в холодную, пустую
церковь -  за  ними заперли  двери.  Священник  вышел из алтаря  и тотчас же
начал. Марья Кириловна ничего не видала, ничего не слыхала, думала об одном,
с самого утра она ждала Дубровского, надежда ни на минуту ее не покидала, но
когда священник  обратился к ней с  обычными вопросами,  она содрогнулась  и
обмерла  - но  еще медлила, еще ожидала; священник, не дождавшись ее ответа,
произнес невозвратимые слова.
     Обряд  был кончен. Она  чувствовала холодный  поцалуй немилого супруга,
она слышала веселые поздравления присутствующих и всь еще не могла поверить,
что жизнь ее была навеки окована,  что Дубровский не прилетел освободить ее.
Князь обратился  к  ней с ласковыми словами,  она их не поняла, они вышли из
церкви, на  паперти  толпились  крестьяне из  Покровского. Взор ее быстро их
обежал  - и снова  оказал  прежнюю  бесчувственность.  Молодые сели вместе в
карету  и поехали  в  Арбатово, туда уже  отправился  Кирила Петрович,  дабы
встретить там молодых. Наедине с молодою женой князь нимало не был смущен ее
холодным  видом. Он не стал докучать ее приторными  изъяснениями  и смешными
восторгами,  Слова его были просты,  и не  требовали  ответов. Таким образом
проехали они  около 10  верст, лошади неслись быстро  по кочкам  проселочной
дороги, и  карета почти  не качалась  на своих  английских  рессорах.  Вдруг
раздались  крики  погони,  карета  остановилась,  толпа  вооруженных   людей
окружила ее, и человек  в полу-маске, отворив дверцы со  стороны, где сидела
молодая  княгиня, сказал ей:  - Вы  свободны, выходите. -  Что  это значит,-
закричал  князь, -  кто ты  такой?..  - Это  Дубровский, -  сказала княгиня.
Князь,  не  теряя  присутствия  духа,  вынул  из бокового  кармана  дорожный
пистолет и выстрелил в маскированного разбойника.  Княгиня вскрикнула,  и  с
ужасом  закрыла  лицо обеими руками.  Дубровский  был ранен  в плечо,  кровь
показалась. Князь, не теряя ни минуты, вынул другой пистолет, но ему не дали
времени  выстрелить,  дверцы растворились, и несколько сильных рук  вытащили
его из кареты  и  вырвали у  него пистолет. Над  ним засверкали  ножи.  - Не
трогать его!  - закричал Дубровский, - и мрачные его сообщники отступили.  -
Вы свободны,  - продолжал Дубровский, обращаясь к бледной  княгине. - Нет, -
отвечала она.  - Поздно  - я обвенчана, я жена  князя Верейского.  - Что  вы
говорите, - закричал с  отчаяния Дубровский, - нет, вы не жена его,  вы были
приневолены, вы никогда  не  могли согласиться... -  Я  согласилась,  я дала
клятву, - возразила она с твердостию, - князь  мой муж, прикажите освободить
его,  и  оставьте  меня  с  ним. Я не обманывала. Я  ждала  вас до последней
минуты... Но теперь, говорю вам, теперь поздно. Пустите нас.
     Но  Дубровский уже ее не слышал, боль  раны и  сильные  волнения души -
лишили его силы. Он упал у колеса, разбойники окружили его. Он успел сказать
им несколько слов, они посадили  его  верхом, двое из  них его поддерживали,
третий взял лошадь под устцы, и все поехали в сторону, оставя карету посреди
дороги, людей  связанных, лошадей  отпряженных, но не разграбя  ничего и  не
пролив ни единой капли крови, в отмщение за кровь своего атамана.




     Посреди дремучего леса на узкой лужайке возвышалось маленькое  земляное
укрепление, состоящее из вала и рва, за коими находилось несколько шалашей и
землянок.
     На  дворе  множество  людей, коих по  разнообразию  одежды и по  общему
вооружению  можно было тотчас признать  за  разбойников, обедало,  сидя  без
шапок,  около   братского  котла.  На  валу  подле  маленькой   пушки  сидел
караульный, поджав  под себя ноги;  он вставлял заплатку  в  некоторую часть
своей одежды, владея  иголкою и искусством, обличающим опытного портного - и
поминутно посматривал во все стороны.
     Хотя некоторый ковшик несколько раз переходил  из рук в руки,  странное
молчание царствовало в сей толпе  - разбойники отобедали, один после другого
вставал  и  молился  богу,  некоторые  разошлись  по  шалашам,  -  а  другие
разбрелись по лесу - или прилягли соснуть, по русскому обыкновению.
     Караульщик  кончил свою  работу,  встряхнул  свою рухлядь,  полюбовался
заплатою, приколол  к  рукаву  иголку  - сел на пушку верхом и  запел во всь
горло меланхолическую старую песню:

     Не шуми, мати зеленая дубровушка,
     Не мешай мне молодцу думу думати.

     В это время  дверь одного из шалашей  отворилась,  и старушка  в  белом
чепце,  опрятно и чопорно одетая, показалась у порога. - Полно тебе, Степка,
- сказала она сердито, - барин почивает, а ты знай горланишь - нет  у вас ни
совести, ни жалости. - Виноват, Егоровна, - отвечал  Степка, - ладно, больше
не буду, пусть  он себе, наш батюшка, почивает да выздоравливает. - Старушка
ушла, а Степка стал расхаживать по валу.
     В  шалаше,  из   которого   вышла  старуха,  за  перегородкою,  раненый
Дубровский  лежал  на  походной  кровате.  Перед ним  на столике лежали  его
пистолеты,  а сабля  висела  в головах.  Землянка  устлана  и обвешана  была
богатыми коврами,  в  углу находился  женской  серебряный  туалет  и  трюмо.
Дубровский держал  в  руке открытую  книгу,  но  глаза его  были закрыты.  И
старушка, поглядывающая на него из-за перегородки, не могла знать, заснул ли
он или только задумался.
     Вдруг Дубровский вздрогнул  - в укреплении сделалась тревога - и Степка
просунул к  нему голову в окошко. -  Батюшка, Владимир Андреевич, - закричал
он,  -  наши  знак подают, нас ищут. Дубровский вскочил  с  кровати, схватил
оружие, и вышел  из шалаша.  Разбойники с  шумом толпились на дворе, при его
появлении настало глубокое молчание. - Все ли здесь? - спросил Дубровский. -
Все, кроме дозорных, - отвечали ему. -  По местам! - закричал  Дубровский. И
разбойники  заняли  каждый  определенное место. В  сие время  трое  дозорных
прибежали  к  воротам -  Дубровский пошел  к  ним навстречу. - Что такое?  -
спросил он их. - Солдаты в лесу, - отвечали они,  - нас окружают. Дубровский
велел  запереть  вороты -  и сам  пошел освидетельствовать пушечку. По  лесу
раздалось  несколько голосов - и стали приближаться  - разбойники  ожидали в
безмолвии.  Вдруг  три  или  четыре солдата  показались из  лесу -  и тотчас
подались назад, выстрелами дав знать товарищам. - Готовиться к бою, - сказал
Дубровский,  и между разбойниками сделался шорох  - снова  всь утихло. Тогда
услышали  шум  приближающейся  команды,  оружия  блеснули  между  деревьями,
человек  полтораста солдат высыпало из лесу  и с криком  устремились на вал.
Дубровский  приставил  фитиль, выстрел был  удачен: одному оторвало  голову,
двое были ранены. Между солдатами  произошло  смятение, но  офицер  бросился
вперед, солдаты  за ним последовали и сбежали в ров; разбойники выстрелили в
них из  ружей  и пистолетов, и  стали  с  топорами в  руках защищать вал, на
который лезли остервенелые солдаты, оставя во  рву человек  двадцать раненых
товарищей. Рукопашный бой завязался - солдаты уже были на  валу - разбойники
начали уступать, но Дубровский, подошед к офицеру, приставил ему пистолет ко
груди и выстрелил, офицер грянулся навзничь, несколько солдат подхватили его
на руки и спешили унести  в  лес,  прочие,  лишась начальника, остановились.
Ободренные  разбойники  воспользовались  сей минутою недоумения,  смяли  их,
стеснили в  ров,  осаждающие побежали  - разбойники с криком  устремились за
ними. Победа была решена. Дубровский,  полагаясь на совершенное расстройство
неприятеля,  остановил  своих,  и  заперся  в  крепости,  приказав подобрать
раненых, удвоив караулы и никому не велев отлучаться.
     Последние происшедствия обратили уже не на шутку внимание правительства
на   дерзновенные  разбои   Дубровского.   Собраны  были   сведения  о   его
местопребывании.  Отправлена была рота солдат дабы взять  его  мертвого  или
живого. Поймали  несколько человек  из его шайки и  узнали от  них,  что  уж
Дубровского между  ими  не было. Несколько дней после  ..... он  собрал всех
своих  сообщников, объявил им, что намерен навсегда их оставить, советовал и
им переменить образ жизни. - Вы разбогатели под моим начальством, каждый  из
вас   имеет  вид,  с  которым  безопасно  может  пробраться  в  какую-нибудь
отдаленную  губернию  и там провести  остальную жизнь в честных трудах  и  в
изобилии.  Но  вы  все  мошенники  и, вероятно,  не  захотите оставить  ваше
ремесло.  - После сей  речи  он оставил их, взяв с собою одного **. Никто не
знал,  куда  он девался.  Сначала  сумневались  в  истине  сих  показаний  -
приверженность  разбойников к  атаману  была  известна.  Полагали,  что  они
старались  о его спасении. Но последствия их  оправдали - грозные посещения,
пожары  и грабежи прекратились. Дороги  стали  свободны. По другим известиям
узнали, что Дубровский скрылся за границу.

Популярность: 766, Last-modified: Mon, 07 Jun 1999 19:49:44 GMT

Оцените этот текст: